Предыдущая публикация:
Защита Родины — военные воспоминания очевидца. Часть 1. Оккупация Колюбакино
От бойца истребительного батальона до рядового РККА
В поселке Колюбакино после оккупации фашистами был создан партизанский отряд.
После освобождения поселка в декабре 1941 г. и проведения части работ по восстановлению завода и улиц села после сильных боев и разрушений, в Колюбакино был сформирован список комсомольцев, которые были зачислены в Истребительный батальон Рузского района.
Справочно:
В документах Центрального архива Московской области (фонд 5146, опись 1, дело 18, листы 9 об.,17,32) находятся приказы по Истребительному батальону Рузского района. В приказе №20 от 3 июня 1942 г. и в приказе №176 от 9 января 1943 г. указан Бирюков В.Г. 1925 года рождения, определенный с 1 июня 1942 г. бойцом I отделения I взвода батальона. Боец Бирюков В.Г. отчислен из батальона и передан в распоряжение Рузского РВК с 10 января 1943 г., как подлежащий призыву в РККА.
Со 2 февраля 1943 г. Бирюкова В.Г. зачислили рядовым телеграфистом-морзистом в составе 49-го отдельного запасного телеграфного батальона (49 ОЗТБ), который в то время размещался в г. Москве и задачей которого была подготовка квалифицированных специалистов телеграфной связи.
20 апреля 1943 г. Бирюков В.Г. получил красноармейскую книжку, в которой указано, что он начал служить в 4-й роте 49 ОЗТБ.
49 телеграфный батальон создавался из комсомольцев, готовил связистов Морзе, Бодо для обеспечения связью крупных штабов.
Опыт войны показал, что неудовлетворительное управление войсками в значительной мере является результатом плохой организации работы связи и в первую очередь результатом игнорирования радиосвязи как наиболее надежной формы связи.
Управление войсками, опирающееся главным образом на телефон, непрочно и ненадежно, так как при порче телефонных линий оно прекращается на продолжительный срок.
23 июля 1941 года ГКО попытался разрешить эти проблемы, назначив генерал-полковника И.Т. Пересыпкина, тогдашнего народного комиссара связи, начальником войск связи Красной Армии. Пересыпкину было приказано установить на уровне фронтов и армий связь через аппараты «Бодо» (телетайп) и немедленно создать специальные курсы подготовки радистов. Несмотря на такое увеличение численности войск связи и расширение сети связи, в декабре 1941 года и в начале 1942 года связь на фронтах и между фронтами оставалась неровной и зачастую хаотичной.
Когда в конце 1942 — начале 1943 года в армиях были восстановлены стрелковые корпуса, каждый корпус получил по отдельному батальону связи.
После окончания обучения 1 июля 1943г. Бирюков В.Г. был направлен на станцию Вешняки, где формировался 973-й отдельный батальон связи, который прилагался штабу 69 стрелкового корпуса. В ночь 23 июля батальон выехал в направлении г. Ельня на Белорусский фронт.
С июля 1943 по май 1944 г. В.Г. Бирюков вместе с сослуживцами 973 отдельного батальона связи, входящего в 69 стрелковый корпус 2 Белорусского фронта, участвовал в оборудовании командных пунктов связи при проведении наступательных операций под Витебском и освобождении сел и деревень Белоруссии, таких как: д. Савушкино, д. Курносовка, д. Ново-Тишово, д. Старая Буда, д. Холмы, д. Кубарки, д. Дворец, д. Рожново, с. Герчини (Герчики), д. Грибыны, д. Ново-Палкино, д. Старо-Палкино, д. Пустоселье, д. Бряново, д. Маклаково, д. Барсуки, с. Ленино, д. Василевичи, д. Девичья Дубрава, хутора Бель, д. Слобода, д. Хинагоги, с. Боброво, д. Литивля (местечко Ляры), д. Ляды, д. Литивль, д. Лиозно, д. Рудня, д. Гусино, д. Красное.
_____
Московская учёба позади
В начале июля наш 48-й отдельный запасной телеграфный батальон влился в состав I-го полка связи. Объясняли причины слияния. Говорили, что подобная акция предпринята потому, что надо было освобождать помещение школы, в которой наш батальон располагался. Жизнь в столице после её осады уже давно была нормализована, надо было учить детей, а многие школы были заняты военными.
В канун 1943/44 учебного года немало воинских подразделений освобождали школы для того, чтобы в них могли заниматься ребята, школьники военных лет. Так после определенного перерыва московская школа No 361 вновь стала учить детей.
Первый полк связи находился в Ворошиловских казармах, недалеко от метро «Сокольники». Прибыли мы туда к вечеру и сразу почувствовали разницу. В школе на Игральной улице в Богородском были широкие окна, много света, паркетные полы в коридорах, уютные туалетные комнаты. В казармах — все как в казармах: бетонные полы, потолки высотой в пять метров, полутемнота, температура, как в погребе.
Нам, правда, не пришлось здесь и двух дней прожить, но впечатление неуютности осталось, и представление о казарме тоже.
Курс обучения нашего взвода Морзе был закончен, сданы зачеты. Нас можно было двигать гораздо дальше первого полка связи.
И нас «двинули» буквально через несколько часов. Утром следующего дня мы позавтракали в полковой столовой под звуки баяна. Да, в сторонке в столовой сидел баянист и играл, прямо скажу, хорошо играл. Для нас это было довольно удивительно. Нам объявили, что до обеда мы побываем на выставке трофейного оружия в парке культуры и отдыха им. М. Горького. Разумеется, все были обрадованы, но на выставку нам попасть не удалось.
Когда мы вышли из метро «Парк культуры», построились и было двинулись в походном строю, к нам подошел военный патруль и приказал немедленно возвратиться в часть, т.к. на нас, бойцах, обмундирование было в заношенном состоянии. Показываться в таком виде на выставке было нельзя.
Чтобы как-нибудь сгладить положение, сопровождающий разрешил нам сходить в кино, и мы с большим удовольствием посмотрели фильм «В старом Чикаго».
Вторую половину дня и следующий день мы провели в праздном безделье. Рассчитывали и еще на одну ночь, но после ужина нам было приказано построиться во дворе с вещмешками. Стало ясно, что настал час расставания. Впереди — фронт.
Перед нашим небольшим строем появился командир роты, старший лейтенант Царапкин. Об этом человеке можно сказать много хороших слов. Бывают люди внешне ничем не примечательные, спокойные, но неугомонные по своей натуре. Им до всего есть дело. Но их вмешательство не угнетает, а радует. Я знал старшего лейтенанта несколько ближе, чем остальные ребята. Находясь в 49 ОЗТБ, сначала его замполит, капитан Усов, разведал мою склонность к рисованию и привлек для работы в красном уголке, потом Царапкин в дни, когда наш взвод уходил в наряд, оставлял меня в штабе и давал поручения. У него даже были намётки, он этого не скрывал, оставить меня на какой-то срок в роте, но этому помешало слияние батальона с полком.
Итак, мы построились, готовые в путь. Командир роты произнес небольшую напутственную речь, подошел к строю и каждому на прощанье пожал руку. Потом он вызвал меня из строя, передал списки нашего взвода, назначил меня старшим и приказал двигаться в резерв. Путь наш был недалек, всего-навсего к соседнему зданию. Мы простились с младшими командирами (командир взвода Журавлев, ком. отд. Сафонов, старшина Иванченко и др.), поблагодарили их за науку, построились и двинулись в «резерв».
Не стану описывать моих хлопот в штабе полка (регистрация, постановка людей на довольствие и т.д.). Разместились мы в помещениях «резерва» привольно. Усталый, я полез на голые нары и долго ворочался от непривычки, прежде чем смог уснуть. Утром нас разбудил рожок. От спанья на голых нарах болели бока. Мы были предоставлены сами себе и каждый занимался тем, чем хотел. Я рисовал портрет старшины Иванченко. Он был очень обрадован рисунку.
Перед ужином в «резерв» пришел нам неизвестный старший лейтенант, выкликнул фамилии десяти бойцов. Вот они, эти ребята: я — Бирюков Владимир, Лаптев Алексей, Шохин Алексей, Плескачев Анатолий, Ивлев Николай, Чаплев Иван, Хренов Василий, Карпов Николай, Шалагин Валентин, Гусев Евгений.
Надо заметить, что все ребята из Подмосковья, а я, Хренов и Гусев — из одного района. Старший лейтенант предложил нам собирать свои «монатки». Перед самым нашим уходом к нам забежали командир роты Царапкин и Иванченко. Они пожелали нам всего доброго и самого главного — возвращения с победой.
Мы ехали на станцию Вешняки, где в то время формировался 973-й отдельный батальон связи, который передавался штабу 69 стрелкового корпуса. Штаб корпуса в свою очередь формировался на станции Ухтомская.
Здание школы, куда нас привел старший лейтенант, оказалось пустым. Мы были первыми. Гулкими коридорами прошли в штаб. В просторной комнате, видимо, учительской, сидели скучавшие офицеры, за столом у окна лицом к дверям — мрачный, с опухшими глазами капитан. Это был командир батальона Рудцкий. Мы были зачислены в штабную роту, переданы тут же старшему лейтенанту Асташенко, и он повел нас на место нашего расположения. В пустом классе, куда мы пришли, с кием в руках вокруг бильярда разгуливал высокий, тощий старший сержант. У него были крупные серые глаза, вздернутый нос, тонкие и длинные, как у музыканта, пальцы. Это был Виктор Николаевич Бессонов, «асс телеграфа», как мы его потом окрестили. Он действительно был большим мастером своего дела, и это не удивительно, т.к. он был телеграфист-профессионал. Мы с ним быстро сошлись. Человеком он оказался общительным, разговорчивым, и по сравнению с нами большим эрудитом.
В тот вечер мы так и не поужинали. А если учесть, что в запасном полку обед был таким, после которого можно было еще раз пообедать, то легко понять, что мы в этот вечер были, можно сказать, испытаны на прочность.
Потянулись дни, заполненные частью учёбой, вернее, шагистикой, частью бездельем. Только после того, как во взвод поступили аппараты Морзе, мы стали разворачивать ВТС.
Наш командир взвода младший лейтенант Алтухов Григорий Кириллович нас в эти дни не докучал «наукой строгой». У него были основания. Он видел, что подготовлены мы неплохо, ребята дружные, и поэтому чаще всего заводил нас куда-нибудь вглубь парка, и мы там практически отдыхали. Григорий Кириллович был Человеком с большей буквы. Он перед войной был капитаном, но волею судеб в первые месяцы войны оказался в плену, из которого бежал, перешел фронт, прошел многочисленные проверки и, наконец, в младшем офицерском чине попал к нам во взводные. Мы его потом так полюбили! Он не дожил до конца войны. Его могилу видели наши ребята где-то возле городка Кильденен уже в 1945 году.
Батальон пополнялся. Народ был самый различный и по возрасту, и по бывшим профессиям, и по положению. Архитектор и актер стояли в одном строю с тем, кого только недавно выпустили из-за решетки.
10 июля Бессонов, Гусев, Шалагин и я были направлены в Ухтомскую в штаб корпуса для установки связи с батальоном. И, как всегда, первый блин получился комом: забыли ленту, краску, неправильно подключили двухпроводную линию через Пикаре. Морзянка не работала. Возились долго. Измученные легли спать, чтобы завтра съездить в батальон и добиться, наконец, связи. Утром в Вешняки уехали Бессонов и Шалагин. В их отсутствие мы с Гусевым разобрались в допущенных ошибках и установили связь с батальоном. На узел связи при штабе корпуса приехали телефонисты и все завертелось, заработало. На первых порах было-таки неудобство: трижды в день приходилось ездить в Вешняки и там завтракать, обедать и ужинать, но потом достали термосы и все встало на место.
Довольно часто на узел связи заходили начальник штаба корпуса полковник Хамитов и начальник связи корпуса подполковник Ленский.
В эти дни меня навестила сестра Анна с мужем, который в то время находился в Кузьминках на офицерских курсах.
Наступление 1943 года. Отправка на фронт
Дня через два после этого памятного вечера узел связи в штабе корпуса был свернут. Всем стало ясно, что пришла пора отправляться в «поход на врага». В ночь с 23-го июля на 24 поступила команда подготовиться. Мы все собрали, увязали и ждали дальнейших указаний. Они поступили в 9 часов утра 24-го июля. Батальон поднялся и выехал в Люберцы. Погрузка эшелона шла целый день и лишь к вечеру паровоз дал прощальный гудок. Кажется, мы ехали всю ночь, но смогли доехать только до Белорусского вокзала. Белорусский вокзал. Родной Белорусский вокзал! Теперь можно было уверенно сказать и о том, что едем мы на Западный фронт. Во второй половине дня мы тронулись в путь. Дорога волновала меня: по ней мне приходилось довольно часто ездить, потому что возле неё я родился и вырос. Мелькали знакомые места. Еще в Москве я заготовил письмо домой. Расчет мой был прост: если в Тучково поезд и не остановится, я смогу сбросить письмо стоящим на перроне людям, и они сделают все, что надо. После Голицино состав въехал в полосу дождя. Это осложняло задуманную операцию с отправкой письма, но, к счастью, после Кубинки дождь прекратился. Двери теплушки были моментально распахнуты, я с жадностью всматривался вдаль: там появились полуразрушенные строения и пепелища моей станции. Вот и люди. Хотелось кого-нибудь увидеть из знакомых. И судьба пошла мне навстречу. Я увидел среди женщин, провожавших взглядами воинский эшелон, работницу Колюбакинского игольного завода Марусю Алексееву. В какие-то мгновенья я успел крикнуть ей, помахать руками, и когда взгляды наши встретились (она узнала меня, глаза ее округлились, она что-то крикнула) выбросил ей свое письмо, предварительно привязанное к камешку, чтобы его не отнесло ветром. Я видел, как за моим письмом кинулись люди...
Тучково была станция, которая осенью 1941 года была захвачена фашистами. Ближе к Москве на этом направлении врагам продвинуться не дали. Следующие станции — Дорохово, Шаликово, Кукаринская, Можайск, Бородино — были в полуразрушенном состоянии. Со времени их освобождения прошло полтора года, кое-что было восстановлено. Но я-то их знал еще до войны и мог сравнивать.
В Бородино поезд сделал остановку. Вспомнились детские годы и поездка на Бородинское поле. Это было году в тридцать шестом.
В Можайске стояла воинская часть, над которой наш завод шефствовал. И вот лучшие ученики школы, среди которых был и я, были приглашены к военным. А они, военные, свозили нас на поле Бородина.
В эту войну легендарное поле было вновь свидетелем героизма ратных людей, насмерть стоявших на подступах к Москве и не сдавших врагу столицу Родины.
По крышам вагона барабанил дождь. Ребята, несмотря на то, что ехали не к тёще на блины, были веселы, травили анекдоты, пели. Разумеется, веселье солдат, если их состояние вообще было можно назвать таким словом, было с налетом грусти. Шутки и песни как раз и должны были смягчить и развеять эту грусть. В нашем взводе, кроме нас десятерых, появилось еще немало народу. Надо было привыкнуть друг к другу, и этот процесс сближения шел в течение всего времени. С некоторой завистью я наблюдал, как быстро смогли сойтись Толька Плескачев, наш парень, и механик кросса Крыштафович. Крыштафовичу было около пятидесяти, а то и все пятьдесят. В небритой бороде серебрилась седина, а он так хорошо относился к восемнадцатилетнему Анатолию Плескачеву! Плескачев еще в Вишняках быстро научился монтажным работам и стал вторым механиком во взводе Морзе.
Не только мне, но, видимо, и многим другим впервые в жизни пришлось спать в вагоне идущего поезда. Но мы спали. Кто сколько мог. Я, например, проснулся с рассветом и в оконце поглядывал на придорожные посадки, поля, леса и перелески, на полустанки и станции, мимо которых мы проезжали. Во многих местах недалеко от путей были расположены различные склады. Около них вышагивали вымокшие под дождем часовые.
Подъехали к Вязьме. Вокзал взорван. Среди бурьяна и деревьев виднелись там и сям разрушенные стены домов. Направо вдалеке виднелся город. Но и от него, вероятно, осталось одно название. В Вязьме мы простояли полдня. В вагонах было делать нечего, но от эшелона никто не уходил. Я встретил писаря отдела связи штаба корпуса Гладченко. Это был представительный малый, призванный на фронт с Дальнего Востока. Познакомился я с ним в Ухтомской. Парень был хороший добытчик, и мы с ним неплохо питались. Руки у меня постоянно «чесались». Мы залезли на платформу в какой-то грузовик, и я быстренько нарисовал с него портрет. Сходство было схвачено, и Гладченко остался доволен.
Мы гадали, куда нас «повезут». Смоленск еще не освобожден, а до него совсем близко. Вдоль фронта?
Паровоз, пересчитывая пути, свернул влево и вышел на однопутку на Калугу. Ехали очень медленно. Часам к шести вечера поезд дошел до остановки «Темкино». Это было место нашей выгрузки. Разместились неподалеку в молодом сосняке. Ночь прошла кувырком. Ужинали около двенадцати, потом бренчали на гитаре, а на рассвете нас подняли. Не всех, а нас: меня, Лаптева, Шокина, Пискачева, Крыштафовича. Нам «подали» машину, в кабине которой сидел заместитель начальника ВТС лейтенант Смирнов. На ходу объяснили задачу: выезжаем вперед для того, чтобы подготовить на месте первой прифронтовой дислокации штаба корпуса узел связи.
Дорога от дождя основательно раскисла. К лесу у д. Липника, нашей конечной цели, добирались целый день. Усталым, промокшим, голодным, нам предстояло провести здесь ночь, а утром приняться за работу. Как мы «проводили» ночь может вполне объяснить то обстоятельство, что зарядивший после небольшой передышки дождь сделал свое дело. Мы были вымокшими, как говорят, до нитки. Сооруженный из веток навес нам нисколько не помог. Мы всю ночь просидели у костра, грелись, сушились и мокли одновременно. Все это усугублялось тем, что всем нам отчаянно хотелось есть: когда нас выпроводили на задание, никто не подумал выдать паек. За сутки в наших желудках не было ни макового зернышка. Вот почему, как только рассвело, я и Алеша Лаптев пустились на розыски грибов. Лес оказался пустым, путных грибов в нем не было, и мы набрали одних валуев. Быстренько их сварили и как-то незаметно съели целый котелок скользких, горьких, хрустящих грибов. Позавтракав таким образом, мы взялись копать котлован под военно-телеграфную станцию. Работали целый день, задание было выполнено. К вечеру приехал продовольственный склад, и мы, дрожа от нетерпения, как вояки, набросились на сухари и консервы.
Связисты идут первыми
В ночь на новое расположение пришла основная часть нашей штабной роты. Начался новый отсчет дней. Корпус довольно медленно подходил к передовой.
За десять дней мы сменили немало мест. И везде первым делом нам приходилось браться за лопаты, ломы, топоры и пилы, строить ВНП, а когда мы выходили на связь, получали приказ двигаться вперед. Старший механик ВТХЕ Крыштафович, о котором я уже упоминал, привлек меня к себе, и я незаметно отошел от взвода, став третьим механиком кросса. День ото дня мы набирались опыта, мужали, закалялись, узнавали почем фунт лиха. Всякое случалось. Не все одинаково переносили трудности. Ребята уставали, а офицеры стояли над душой и торопили, торопили. Видимо, и им доставалось свыше.
Помню, копали мы как-то очередной котлован под ВШ2. Занималось этим человек 10-12. Половина в котловане, другая около него, курит. Когда у тех, кто работал, иссякали силы, они бросали инструмент и вылезали наверх. Их сменяли те, кто отдохнул. Пришел лейтенант Смирнов. Он был молод, опрятен, форму держал. Пришел и, как обычно, стал подгонять. Не помню фамилии одного солдата, хотя его знали все. Держался он независимо, даже гордо. Говорили, что он отбывал срок за какое-то преступление. Лейтенант обратился к нему с обычным требованием: «давай, давай». Этот парень подал лейтенанту свою лопату: мол, просишь — бери. Лейтенант на него: «Как ты смеешь так разговаривать с командиром!» Парень побелел от ярости, процедил сквозь зубы что-то мерзко грубое. Лейтенант вышел из себя, схватился за кобуру, а солдат так рванул ворот гимнастерки, что пуговицы вмиг поотлетали, обнаружил грудь и злобно заорал: «На, стреляй, сволочь!». Лейтенант взял себя в руки, ушёл, а солдат долго не мог остыть.
Был у нас в батальоне военфельдшер. Молодой, симпатичный офицер. Работал, старался... Вдруг слышим: самострел у него, дунул из пистолета в свою стопу. Был суд офицерской чести. Что с ним стало потом, никто не знал.
Подошло 4-е августа. Мне исполнилось восемнадцать лет. Солдатскую форму я уже носил год и два месяца. С конца мая 1942 по январь 1943 года - в районном истребительном батальоне, а с февраля 43-го года - в составе 49 ОЗТБ и вот сейчас в рядах 973 отдельного батальона связи.
Чествования, разумеется, не было. Поздравлений тоже. День как день.
Не помню, какого числа наш корпус включился в бои, но деревню, от которой началось выступление, запомнил: Буды (или Будды?).
Здесь был прорыв обороны немцев. Земля была взрыта снарядами и бомбами, стояли обгорелые немецкие танки и автомашины. Мы проходили мимо трупов «завоевателей», нам навстречу шли колонны плененных фрицев.
Силы корпуса были нацелены на г. Ельню. Продвижение было тяжелым. У немцев на этом участке было много самолетов, и по команде «Воздух!» наша техника, да и все, что двигалось, укрывались в придорожных кустах и перелесках. Наблюдалась большая растянутость войск. В то время, как подвижные силы батальона были в д. Савушкино, что в 3-х км. от Ельни, основные силы были где-то далеко сзади. Деревни, отвоеванные у врага, были пустыми и до основания разрушенными. За Ельней противник сумел закрепиться, и наступление приостановилось. Сначала мы было разместились на Леонидовских хуторах, а вскоре передислоцировались к железной дороге Смоленск - Ельня, к деревне Курносовка.
Разместились основательно, но нас не покидала уверенность, что мы здесь долго не задержимся и пойдем на Запад. По железной дороге ночами к Ельне подходили составы. Каждый из них прибавлял нам силы.
У каждого человека одни и те же события воспринимаются и откладываются в памяти по-своему, запоминаются эпизоды, в которых сам принимал участие или был свидетелем.
Мне Ельня запомнилась рядом эпизодов и мнений, сложившихся об отдельных людях, с которыми свела судьба.
... В боях за Ельню погиб начальник штаба корпуса полковник Хамитов. Говорили, смерть он принял на НП. Стоял, смотрел в бинокль. Шальная или прицельная мина прямым попаданием снесла голову полковника. Хоронили его в городе.
... Крыштафович настоял, чтобы я стал механиком кросса. И я им стал. Приятно было заниматься, вернее, работать на ВТС. Работа живая, это не сидеть у ключа, не стучать, не записывать. Однако, работать на ВТС под началом начальника ВТС лейтенанта Ходорева было невыносимо по той простой причине, что как человек он был очень нехорош. Прежде всего, это был большой трус. Как только он замечал вражеский самолет, забирался в блиндаж и курил папиросу за папиросой. Помню, мы строим блиндаж под ВТС, устали, а он исторгает:
- Мы, русские, неправильно начинаем строительство. В еврейском талмуде сказано: прежде чем строить дом, построй туалет.
Мы смеемся, а сами думаем: «Ничего, обойдешься кустами! Да и русский ли ты?»
Ходорев был крикуном. (Думал всё взять не умом, а горлом).
И нахалом. В походе нам, как правило, выдавали сухой паек, и мы сами себе готовили. Ходорев решил, что готовить ему жратву должны мы, т.е. я и Плескачев. При этом он требовал, чтобы ему пища приготовлялась в его отдельной посуде.
Из-за его характера заместитель начальника ВТС лейтенант Смирнов ушел в 73 стрелковую дивизию. Я был парнем не из пугливых, частенько давал ему отпор. Толька Плескачев недовольно сопел, а я срывался, грубил лейтенанту. За это он меня, кажется, тоже невзлюбил. Я собирался снова переходить во взвод, но и туда мне не особенно хотелось, потому что и там был один человек, находиться с которым было неприятно. Этим человеком был мой земляк Васька Хренов. Высокий, долговязый блондин с серыми маленькими глазками на вытянутом лице, с ногами, расходящимися в стороны вниз от коленок, он был нелюбим в нашем взводе за то, что был неучем и удивительно липким к людям, стоящим у власти. Эта его угодливость, видимо, была решающей при определении его на должность помощника командира взвода. Как только его терпел Григорий Кириллович?!
Когда однажды я высказал Ходыреву, что не хочу больше и часу оставаться под его началом, он холодно (вероятно, сдерживая себя) сказал, что отпустит меня во взвод и не пожалеет об этом. На другой день я почувствовал его месть. Случилось так, что я от ВТС не отстал и ко взводу не пристал. Все это происходило в первой половине сентября месяца. По приказу командира роты я и Мишка Крюков вечером направлялись на наблюдательный пункт корпуса. До НП было сравнительно далеко. Быстро стемнело. Путь на НП нам указывал кабель связи, закрепленный на шестах. По приходе на НП доложились зам. нач. связи корпуса капитану Вяткину. Он, не отрываясь от работы, промолвил: «Хорошо...». И послал нас на пункт сбора донесений, где мы в какой-то яме вместе с конниками и мотоциклистами переночевали. Это было горячее время. Назревали новые бои, наши войска готовились к новому прорыву обороны противника. На НП это как-то особенно остро ощущалось. Мы не знали, для какой цели были приставлены.
Утром Мишку послали на линию исправлять порыв и лишь потом выяснилось, что мы оказались здесь в роли пеших посыльных. Ночами держа в руках телефонный кабель, мы добирались до штабов дивизий, вручали или принимали пакеты. В ночь на 15 сентября нам было приказано доставить пакеты в штаб корпуса.
От деревни Курносовка дошли быстро. Пока оформили все дела, на улице стемнело. Вечернее небо усыпали крупные звезды, и, казалось, от них веяло прохладой. Сначала по ложбинам, а потом и повсеместно поднялся туман, звезды померкли. А над пеленой тумана трещали ночные бомбардировщики, которых кроме как «кукурузники» никто не называл.
Когда идешь в туманном молоке и видимость очень маленькая, больше приходится слушать. А ночные звуки фронта довольно разнообразны. В общем-то стоит тишина, фронт затих, уснул, но спать положено не всем, и тот, кто бодрствует, помимо своей воли рождает звуки. Когда самолеты улетали на немецкий передний край, там открывалась пальба. А на нашей стороне кое-где начинали реветь моторы танков. Такими были, пожалуй, все вечера, а не только этот. Разница состояла, пожалуй, в том, что мы были в дороге, а не в землянке.
За деревней в сторону к передовой простирались кусты и мелколесье. И все это пространство было исполосовано дорогами. Прошел полк в свое расположение, вот и сделал дорогу. Да и не только полк. Каждое подразделение имело свою дорогу или тропинку.
Мы испытали страх перед этими дорогами, когда поняли, что сбились с пути и не знаем, как дойти до НП. Бросились вправо — нет нашей дороги, влево тоже нет. Решили вернуться снова в деревню, чтобы, выбрав ту единственную правильную дорогу, идти наверняка. Найти Курносовку нам каким-то чудом удалось. Нашли и дорогу. Встали на неё. Пошли. Но перед нами стало столько задач! От этой «нашей» дороги вправо и влево расходились ответвления. Куда идти?
Мы снова заблудились. Снова к деревне и снова в путь, и снова неудача.
Был момент, когда нас грубо остановил часовой, обругал и завернул обратно: вы что, в лапы к немцу захотели? На НП корпуса мы все-таки добрались. Пришли во втором часу ночи, ткнулись по уголкам и тут же заснули, как убитые. Нас разбудил страшный грохот. Это началась артиллерийская подготовка. Сон как рукой сняло. Я устроился возле котлована на куче выброшенной из него земли и смотрел и слушал это ревущее военное чудо. Грохот стоял страшный. Орудия били рядом почти из под каждого кустика. Вот почему нас вчера часовые то и дело гоняли, стоило нам свернуть с дороги. Передний край обороны немцев был в сплошном дыму. Неподалеку на блиндаже, замаскированном кустами, за ходом боя в бинокль и стереотрубу наблюдали командир корпуса генерал-майор Кругляков и командующий артиллерией армии высокий незнакомый генерал.
Почему я так описываю эти минуты и часы? Прежде всего потому, что артподготовку в такой близости фактически я видел впервые. В грохоте артиллерийской канонады мы не слышали рева самолетов, а самолеты, как фашистские, так и наши (главным образом истребители), были в небе. Как только артподготовка начала стихать, к переднему краю на небольшой высоте устремились ИЛы. Немцы очень боялись этих самолетов.
Вспоминается случай под Ельней. Мимо нас проходила небольшая группа пленных немцев. В этот момент звено ИЛов вынырнуло из-за леса. Их появление произвело на фашистов настоящий переполох. Они на все лады возбужденно лопотали: «Der Schwarze Tod!» (черная смерть). Через несколько минут ИЛы так же низко пронеслись от передовой в наши тылы, но один из них сделал около нас вынужденную посадку. Самолет сел на «брюхо», а летчик моментально выскочил из кабины. Он был весь мокрый от бензина.
В результате нашего мощного натиска немцы были сдвинуты с места. Наступление возобновилось с новой силой.
По дорогам на запад пошли войска, а на восток — колонны пленных. В первый день наступления мимо нашего НП в тыл проскочил «Виллис». В нем на заднем сидении в окружении солдат сидел немецкий офицер. За машиной погналась штабная машина корпуса с адъютантом генерала. Но они вскоре возвратились. Пленного не отдали, его везли в штаб армии. Он оказался важной «птицей».
С НП корпуса нам разрешили уйти только на третьи сутки. Миновали передний край. Здесь была знакомая картина: двое суток назад на этом месте шел бой. Все, что уцелело, двинулось на запад, а что встретилось с пулей, осколком снаряда, миной, осталось на месте — убито, разбито, разгромлено. Немцы перед деревней Ново-Тишово соорудили оборону, состоящую из двух линий траншей. Вдоль деревни перед оврагом был отрыт противотанковый ров, а за ним в овраге и на его склонах построены блиндажи. От деревни почти ничего не осталось...
Нам было приказано к исходу дня прибыть в село Старая Буда. Дороги были забиты войсками. Авиация противника работала без передышки, и нам очень часто приходилось укрываться в кюветах, окопчиках или ямках около дороги.
Обращало на себя внимание то, что около убитых фашистов много было гранат, пулеметных лент и стреляных гильз.
Фрицы оказывали упорнейшее сопротивление. В Старую Буду мы пришли вечером. В деревне разворачивался медсанбат. Подходили машины с ранеными. Мы несколько раз прошли по деревне. Нашего батальона не было. Вот уж немецкие самолеты, отбомбившись перед закатом, уходили к своим аэродромам, растаяли в воздухе красные от закатного солнца шрапнельные облачка, а мы все были на ногах. Наконец, усталые, мы присели около полусгоревшей бани. Неподалеку был колодец. Куда идти? Где искать батальон? Сидели, отдыхали, грызли сочную бушму и морковку.
К колодцу подъехала походная кухня. О, счастье! Это наш повар Маринин! Все.
Через полчаса мы были далеко за деревней, в кустарниковой поросли среди своих ребят. Шутили. Ели свой солдатский ужин.
Перед вечером следующего дня из числа штабной роты было отобрано 15 человек. Среди пятнадцати был и я. И не просто «среди», но даже «над»: меня назначили старшим этой команды. В руках у нас был в дополнение ко всему шанцевый инструмент: кирки, ломы, лопаты. Нас посадили в грузовик. Вместе с нами выехали командир батальона Руцкий и начальник штаба. Ехали долго. Местность холмистая. Дороги забиты километровыми колоннами автомашин и повозок. Быстро стемнело, посыпал дождь. Мы слезли с грузовика. Начальник штаба батальона шел по середине дороги, показывая машине путь. Она ползла за ним, как черепаха. В темноте уходили назад улицы разоренных и сожженных деревень, кладбищенские кресты, поля и перелески.
На Запад по бездорожью
До нового места КП корпуса мы дошли в полночь. Никакого КПС, разумеется, не было. Но оно должно было быть здесь, и нам, связистам, надо готовить связь. Прежде чем приступить к работам по строительству ВТС, предстояло перетащить грузовик через речку, которая здесь некстати протекала. Дело было непростое. Моста не было, и мы безуспешно изматывали последние силы.
Командир батальона обзывал нас «пошехонцами», грозил отправить на передовую, а мы в душе смеялись над ним: куда ты без нас денешься?
К работе по строительству ВТС мы приступили глубокой ночью.
К рассвету котлованы были готовы. Оставалось решить проблему перекрытия. От усталости ребята валились с ног. Устав вести борьбу со сном, мы устроились на отдых. Но поспать нам не удалось. Пришел начальник штаба и разбудил нас.
— Все, что мы сделали, — мартышкин труд. Враг близко и никакого здесь КП не будет. Вот новый маршрут.
Я списал его. Поднял ребят. Начали готовить завтрак. Только часов в одиннадцать мы отправились в путь. Надо было найти батальон, роту.
Шли мы на запад безо всяких дорог. Повсюду виднелись следы прокатившейся здесь колесницы первой линии фронта. Через час мы наткнулись на пепелище безымянной деревни.
Здесь, в одном из сохранившихся погребов, пряталась всего одна семья: старик, старуха и девятнадцатилетняя дочь с грудным ребенком.
Грудной ребенок среди смерти и разорения!
Да, жизнь есть жизнь. В любое время, даже в лихолетье, рождаются дети! Старуха дала нам ведро картошки, мы разложили огонь и стали готовить обед. В это время к погребу подошли люди и завязалась такая ругань, такая ссора, которая была готова каждую минуту превратиться в побоище. Выяснилось, что подошедшие были беженцами. Они в свое время у этой семьи оставили часть своих пожиток. Вещей не оказалось, и вот на этой почве началась перепалка. Сколько слез было пролито, сколько проклятий прозвучало. Ах, как это было тяжело воспринимать!
Около трех часов дня стронулись с места. Нам надо было добраться до д. Холмы и где-то там разыскивать роту. Вышли на шоссе. Перед деревней около дороги на жухлой травке спали два солдата. Ими оказались Лешка Лаптев и Лешка Шохин. Они были выставлены «маяками», но солнышко их сморило, и они «отрабатывали СП», т.е. спали. Мы их разбудили, расспросили обо всем и тоже всей командой растянулись на лужайке.
Перед вечером двинулись в батальон. Он расположился неподалеку от торфяных выработок. Бруски тopфa, вырезанные лопатой и сложенные на манер поленниц, я видел впервые. Высохшие бруски использовались жителями как топливо.
На этот раз «бульба» была сварена на коричневой болотной воде и съедена с небывалым аппетитом.
Ребята были готовы остаться на ночлег, на это и рассчитывали, но нас подняли. Предстоял новый марш.
На этот раз наш взвод Морзе был весь в сборе. С нами был и взводный лейтенант Алтухов. Ребята шли бодро, с разговорами, минуя деревню за деревней. Нас остановили разрывы снарядов. По дороге била вражеская артиллерия. И хотя била она на всякий случай, для профилактики, но подвергать себя случайности никому не хотелось. Первым взбунтовался Бессонов. Он доказывал Алтухову, что идти ночью по неизвестной местности под артобстрелом бесполезно и неразумно. Надо переспать, а утречком прибыть куда надо. Лейтенант согласился.
Утром с рассветом мы уже были на ногах и, отшагав километров семь, прибыли к цели, в лес, раскинувшийся у д. Кубарки.
Этот лес, пожалуй, единственный на всю округу, был до отказа заполнен войсками. Здесь были и танкисты, и артиллеристы, и конники. Там и сям развевались флаги с красными крестами медсанбатов и рот. Батальон связи корпуса расположился на западной опушке леса. Отсюда были видны дымы горевших деревень и черные веера далеких разрывов снарядов.
Наша рота, в частности, заняла место возле лесной дороги в густом хвойном лесу. Получили сухой паек. Поели и сразу включились в работу: сооружать БТС. В этом лесу мы прожили несколько дней. Было всякое. Главное — дежурства на военно-телеграфной станции и другие дежурства по нарядам. Были и минуты отдыха: ребята собирались у костра, где пеклась картошка, пели под гитару, шутили.
В дождь забирались в свои окопчики (общих землянок мы не делали). Они сверху были заделаны плащ-палатками. В одной из таких ям расположилась наша «троица» — Лаптев, Шохин и я.
Хорошие это были ребята! Без претензий, жизнерадостные, каждый со своим характером, они и на работе и на отдыхе были самими собой.
Ребята остаются ребятами, даже если на них военная форма и кругом гремит война. Было в нас немало ребячества, мальчишества.
Вот один из случаев нашего «стояния» в лесу под Кубарками. Была ночь. На посту у входа в землянку ВТС стоял боец Джумаев из взвода «СТ». Мимо землянки проходил помощник командира этого взвода младший сержант Задорнов Сашка. Он мне очень нравился. Характер у него был действительно задорный. Он понимал шутку, мог хорошо воздействовать на своих ребят. И вот, проходя в темноте мимо ВТС и видя, что на посту стоит Джумаев, который жаловался, что у него куриная слепота, Задорнов то ли с целью проверить, так ли сильно болен его подчиненный, или из озорства набрал еловых шишек, спрятался за ствол дерева и стал покидывать ими в Джумаева. Джумаев забеспокоился. Видимо, по свисту пролетавших шишек и по звуку их падения он установил, с какой стороны они летят. Он повернулся в эту сторону, стал пристально вглядываться, а потом нервно заорал: «Стой! Стрелять буду!». Щелкнул затвором, загоняя патрон, а потом приложил винтовку к плечу и гардарахнул на весь лес. Поднялся переполох, из ВТС выскочили дежурные телеграфисты, а Задорнова и след простыл. На другой день он признался, что шишками кидал в часового он. Рассказывал он об этом довольно смешно, но Джумаев не смеялся и больше по ночам дежурства не нёс.
Обеспечение хлебом подвижной группы
Мы некоторое время оставались в лесу даже после того, как подвижная группа телеграфистов и телефонистов выехала вперед вслед за отступающим врагом. Мы почему-то бездельничали. С подвижной группой получилось так, как не раз случалось с нами. Их послали на короткий срок, вернее, мы должны были двинуться вслед за ними, и поэтому сухой паек выдали на сутки или двое суток.
Я горло перегрыз старшине роты Вуденко, чтобы он организовал доставку продуктов, а он при получении хлеба со склада договорился с командиром роты, и миссию доставки хлеба нашей подвижной группе поручили мне. По сведениям, которые имелись в роте, подвижная группа должна была находиться в д. Дворец, что в 15 км. от нашего месторасположения. Делать было нечего. Я попросил, чтобы со мной послали Мишку Крюкова, с которым совсем недавно мне приходилось выполнять «особые задания».
С вещмешками, полными увесистыми буханками, мы вышли часов в 10 утра. На военной дороге всего насмотришься. Встретился нам конвой и несколько пленных в одежде, несколько отличавшейся от немецкой. Нам объяснили, что это пленные власовцы и их ведут в штаб армии. Власовцы были молодыми ребятами, будто бы из ближайших деревень, но один из них был родом из Москвы. Они хмуро озирались по сторонам, и ни с кем не разговаривали.
Шли мы с Мишкой и по целине, по шестовой линии связи. В деревне Кошелево уточнили маршрут, обошли большое озеро, наткнулись на кабель и пошли, не теряя его из виду. В д. Дворец пришли к двум часам дня и с ужасом узнали, что узел связи передислоцировался в д. Рожново, а до нее еще 10 км. Не поворачивать же обратно. Пошли вперед. Нелегко шагалось с семью буханками хлеба (в каждой по 2 кг 400 г), с карабином, скаткой и со своим вещмешком. Но мы себя тешили надеждой, что уже сегодня мы свалим с плеч эту ношу, сделав доброе дело своим товарищам. Однако нашим надеждам не суждено было сбыться. Когда мы с огромным трудом передвигая занемевшие ноги дошли до Рожнова, выяснилось, что узел связи штаба 69 корпуса часа два назад выехал вперед в с. Герчини, а оно находилось от Рожново аж в тридцати километрах!
Чтобы преодолеть это расстояние, надо было отдохнуть. Ночевали мы с Мишкой на сеновале. Утром сварили кашу. Своего хлеба у нас уже не оставалось, а на заповедный мы руки не подняли. Сколько же мы испытали в этот день физических мук. День оказался солнечным, даже жарким, плечи болели от тяжести.
До Герчиков мы шли со стариком, который спешил в это село к дочери и зятю. Кстати, зять был из числа наших красноармейцев, которые в 1941 г. попали в окружение, дa так и не вышли из него, оказавшись в плену молодых и красивых смоленских девчат. Пришли мы в село под вечер. Но и здесь наших ребят не было. Мы нашли кое-кого из штаба корпуса, случайно задержавшихся в селе, и от них узнали, что связисты двинулись вперед, и их можно отыскать километрах в двадцати отсюда. Вот неудача! Подвезти нас никто не мог, и было решено остаться на ночлег. Мы проклинали Будько, проклинали всех, кто так безалаберно распорядился нами. С другой стороны, все было в норме: обстановка внесла свои коррективы.
Ребятам, оставшимся в лесу около д. Кубарики, тоже предстояло проделать тот же путь, что и нам. Разница была в том, что мы волокли дополнительный груз.
Что же можно и нужно было делать с тем богатством, которое мы несли, т.е. с хлебом? Можно ли воспользоваться им? А ведь ребята из подвижного узла связи вот уже пять дней не получают хлеба. Пять дней!
Мы решили к хлебу не прикасаться. Наварили картошки, выменяли себе на кусок солдатского мыла хлеба и устроились на соломе под каким-то навесом.
Уже темнело, когда я решил сходить к ручью, где был родник, за водой. На краю улицы перед спуском к ручью стояла группа женщин. Слышался плач. Я шел мимо и, разумеется, остановился, чтобы разузнать, в чем дело. Плакали две женщины - пожилая и девчонка. Узнал я следующее. Взрослый сын этой женщины (ему уже было восемнадцать, нам ровесник), был женат на той молоденькой, которая плакала жальче пожилой. Женитьба спасла его от фашистской неволи. Этот сын и, с позволения сказать, муж, с товарищами несколько часов назад отправился на поле боя и до сих пор не вернулся, женщины делали самые ужасные предположения и заливались слезами.
Слезы неприятно подействовали на меня. Мне уже не хотелось идти за водой. Но я пересилил себя, спустился к ручью, набрал в котелок воды, и, словно подгоняемый ветром, влетел на деревенскую улицу. Инцидент завершился благополучно. Оплакиваемый вернулся домой. Со двора теперь неслись громкие упреки в его адрес.
Село Герчики запомнилось еще рассказами жителей о том, что староста и священник местной церкви были тесно связаны с партизанами.
Спали мы этой ночью плохо. В деревню был пригнан чуть ли не батальон пленных. Было неспокойно и шумно.
Утром мы пошли дальше. К полудню цель была достигнута. В селе остались радио-рота и пункт сбора донесений и связи. Здесь был командир роты старший лейтенант Анищенко и командир взвода лейтенант Осипов.
Я доложил командиру роты о выполнении нашего задания и, ликуя, передал хлеб. Час спустя мы с волчьим аппетитом ели картошку с хлебом, который так нас вымотал за эти дни. Отдохнуть как следует не удалось.
Пункт сбора двинулся вперед. Мы устроили свои вещмешки на повозке. Шагалось легко, на плечах ничего не висело, не тянуло вниз. Карабин, казалось, не имел веса.
Дорога была не из легких. От перепадавших дождей она осклизла, ноги засасывала грязь. Техника передвигалась с трудом. То и дело возникали «пробки», которые нам, двигавшимся в пешем порядке (если не брать в расчет нескольких лошадей), приходилось обходить обочинами, а то и вовсе двигаться в стороне от дороги.
Сколько мы прошли, сказать трудно. Кажется, много. Усталость брала свое. Ведь сегодня и так было немало пройдено. Наши спутники были свежее нас, за ними в какой-то момент мы перестали успевать и отстали. Правда, нам в голову не приходило, что можем их потерять. На дороге оставался след от повозки. Он был очень приметным: заднее левое колесо делало восьмерку. Мы забеспокоились, когда проходили деревней, где расположился штаб партизанского соединения. На наши расспросы не видели ли они нашу группу, партизаны, которые с довольным видом исполненного долга буквально бездельничали, дать нам вразумительного ответа не могли. В д. Грибаны с нашими расспросами повторилось то же самое. Михаил уверял, что он видел след нашей повозки возле одного дома. След поворачивал во двор. Но я сомневался и настоял идти дальше. Мишка сдался. Мы пустились в погоню. Стемнело. А до следующей, деревни, как нам объяснили, было около 5 километров. Когда уже очередная деревня по нашим расчетам должна была вот-вот появиться за поворотом, нам навстречу вышла довольно многочисленная колонна партизан. Они были в хорошем настроении. На наш вопрос, далеко ли до деревни, они ответили, что до деревни Ново-Палкино рукой подать, но она вся сожжена, а до следующей, Старо-Палкино, километра два. Наши ребята, по их словам, им не повстречались.
В Старо-Палкино мы словно на крыльях влетели. Стали, как в лесу, окликать по фамилиям бойцов из взвода сбора донесений, но никто не откликался.
Надо было думать о ночлеге. Постучались в один из домов. Дверь нам открыл старик. Объяснили ему, кто мы такие, что с нами приключилось и высказали свою просьбу.
Старуха принесла в избу соломы, постелила ее на полу. Покормила. Сон навалился мгновенно. Утром следующего дня после анализа сложившейся ситуации сошлись на том, что вчера мы где-то обогнали своих попутчиков. Было решено идти на большак, который вел в г. Красное (город находился в 12 километрах), и там ждать взвод, чтобы хоть вызволить свои вещмешки. Хозяева просили нас подождать завтрака. Неожиданно я в окно увидел группу связистов-шестовиков, среди которых родные лица Лаптева и Шохина. Я им крикнул, чтобы они зашли. Два Алексея, два «божьих» человека, сказали нам, что основная часть роты и взвода сегодня утром проследовали вперед, а несколько человек пока осталось здесь. Выход намечен после обеда. Мы вместе позавтракали, поблагодарили хозяев за приют и ласку и пошли в дом, где расположились наши ребята. А эти Хозяева для нас вытопили баню, и мы с наслаждением смыли многонедельную грязь.
После обеда наша группа направилась в д. Пустоселье.
В этой деревне наша рота простояла несколько дней. Поселились у какой-то одинокой вдовы. Женщина оказалась нудной и всем недовольной. На фоне общей радости населения, вызванной освобождением из немецкой неволи, поведение этой вдовы было непонятным. Нам порой казалось, что она была больным человеком с расстроенной психикой. Возможно, что это было именно так. Но нам некогда было вникать в подробности. Ноет о трудностях — пусть поноет. Нам потрудней. В эти дни лили дожди, мы почти никуда не отлучались, может, поэтому она показалась такой надоедливой.
Из Пустоселья как-то поутру мы перешли через д. Бряново в д. Маклаково. Рядом с ней находилась деревенька Барсуки. Был развернут узел связи. Начались дежурства. Нетрудно было догадаться, что наше наступление застопорилось. Может, лучше было бы, если бы мы шли и шли вперед. Но передышка была очень нужна. Надо было подтянуть тылы, накопить силу, чтобы начать освобождение Белоруссии, к границе которой мы приближались.
Нашу роту разместили в Барсуках. В этой деревне я встретил семью Капитоновых. Bсe члены до войны и даже до оккупации проживали в моем родном поселке Колюбакино. На вопрос, как они оказались здесь, я услышал историю их злоключений. Наш поселок долгое время находился на линии фронта. Но наступил момент, когда немцы очистили его от населения. Я это сам пережил. Наша семья далеко от поселка не ушла, перебилась в Богаихе, а Капитоновы попали в колонну, которую сопровождали конвоиры, и их загнали на Смоленщину.
Так они оказались в Барсуках. Встретить на чужой стороне знакомых людей — это ли не радость!
Разумеется, я старался почаще видеться с ними.
Читая эти записи более или менее внимательно, можно заметить, что о нашей кормежке проявлялось мало заботы. На походе об организованном питании никто и не думал. Нам обычно выдавали сухой паек, и мы сами умудрялись варить себе пищу. Благо была осень, поспела картошка, и мы к сухому пайку организовывали приварок.
Если учесть, что все мы были очень молоды, выполняли большую физическую работу, если учесть все это, то не будет удивительным, что аппетит у нас у всех был неплохой.
В Барсуках нас тоже кормили плохо. Была кухня, пищу выдавали регулярно, но было голодно. Спасала наша находчивость по изысканию дополнительных источников питания.
Говорят, что движение — это жизнь.
Не засиделись мы и на этом месте. Вскоре состоялся переход в деревню Старину. Что собой представляла деревня, не помню. Помню дом, где мы жили. Собственно, в доме жили хозяева и кое-кто из нашего начальства. Мы же располагались во дворе на сеновале.
Дом был удивительный, построенный по образцу «мой дом — моя крепость». К нему были пристроены ворота, потом амбары, сараи, конюшня, погреб, сеновал, помещение для птицы. Все эти строения примыкали друг к другу, выходя своими дверями во двор. Двор был небольшой, растоптанный и грязный. Семья, проживающая в этом доме, имела кое-что из скота. Запомнилось, как старуха кормила свинью. Она собирала свежий конский навоз, ошпаривала его крутым кипятком и, остудив, давала свинье. Та все это пожирала. Вот уж истинно свинья!
Контузия
Наблюдения за происходящим на нашем участке фронта говорили о том, что готовится новое наступление. Подтягивалась техника. К району сел Ленина и Баево подошла польская дивизия. Интересно было смотреть на поляков, на их форму, особенно на конфедератку — четырехугольную фуражку. Дивизия была хорошо укомплектована и подготовлена. Сердце радовалось от того, что у нас есть силы, есть кому и чем гнать врагов с родной земли. Наша военно-телеграфная станция была переведена в соседнюю деревню Ботвиньево. Оставаясь жить в Старине, мы ежедневно на дежурства ходили в Ботвиньево.
Все были в ожидании сигнала о наступлении. Эта подготовка, видимо, очень беспокоила противника. Не помню, был ли отдан сигнал о наступлении. Вероятно, был. Не знаю, как складывалась обстановка на переднем крае. Запомнилось другое. В какой-то день сентября с утра на безоблачном небе появилась первая настоящая армада вражеских бомбардировщиков. «Хейнкельсы» шли неторопливо в строгом строю. Их было по нашим подсчетам что-то около шестидесяти штук.
Первые бомбы они сбросили над линиями окопов. Горизонт километра на два по фронту почернел от дыма. Дым полз в небо. К грохоту разрывающихся бомб, доносившемуся до нас, нужно добавить оглушительный треск зенитных пулеметов (батареи зенитчиков располагались поблизости в кустарнике) и залпы зениток. Такое без привычки было трудно вынести. Сбросив свой смертоносный груз, самолеты делали разворот и среди белых облачков разрывов зенитных снарядов невредимыми уходили на запад. Не успели мы отделаться от возбужденного состояния, вызванного массированным вражеским налетом, как в небе вновь появился новый вал авиации противника.
На этот раз «хейнкельсы» обрушили свой бомбовый удар по лесу, расположенному от нас километрах в двух. Самолеты разворачивались над нами. Мы из щелей, заранее нами отрытых, палили по самолетам трассирующими пулями. Интересно было наблюдать за полетом пули. Некоторые из них, кажется, впивались в фюзеляжи машин врага, но это для них было совершенно не страшно. Обидно, что даже наша зенитная артиллерия палила безо всякого толку. Мы убедились, насколько справедливой была юмористическая присказка по адресу зенитчиков. В короткие перерывы мы кричали им:
Правее солнца на одну ладонь.
По господу богу — огонь!
В ответ зенитчики только скалили зубы.
Когда дым над лесом рассеялся, мы увидели, что лес пострадал от бомбежки очень сильно. А ведь там находилось немало наших войск. Следующий эшелон самолетов бомбил район деревни Ботвиньево. Некоторые бомбы падали недалеко от нас. Бомбы были мелкие. От самолетов сначала отрывались большие, похожие на продолговатые бочки предметы. Потом они раскалывались, и из них, как горох, рассыпались и летели вниз мелкие бомбы. Там, где они падали, был кромешный ад.
Налеты продолжались ежедневно.
Во время одного из них бомба упала в пяти метрах от ВТС. Когда начался налет, я выскочил в щель, примыкающую к блиндажу станции. Взрывная волна так мотанула меня из стороны в сторону, что мне показалось, будто окоп в одно мгновение сомкнулся, сдавив мне голову, и вновь пришел в прежнее состояние. Отделался я легким звоном в голове.
Никакого наступления на этом участке не получилось.
Спустя некоторое время наш корпус перешел по фронту на север на новый участок. На пути были д. Василевичи, Девичья дубрава (около местечка Ляды).
Здесь корпус приводил себя в порядок. Удалось второй раз помыться, но белье не менялось, и мы много усилий тратили на выведение вшей, которые расплодились в белье.
Дня через два последовал приказ двигаться дальше, на хутора Бель. Вышли мы часов в 12 дня. С нами были наш командир взвода лейтенант Алтухов и командир телефонного взвода Егоров Кир Николаевич. Егоров был приятный малый. О каждом из них можно много сказать добрых слов. Но это как-нибудь потом. Этот переход запомнился. Во время одного из привалов, не сговариваясь, но будто по команде, все стали «долбать» в своих рубашках надоедливых вшей. Егоров называл их «фрицами» и с детским увлечением и азартом охотился за ними и уничтожал. Ориентируясь по карте выпуска 1926 г., мы к вечеру добрели до этих хуторов, отыскали свой батальон, поели и готовы были устроиться на ночь, но ничего по-нашему не вышло. Снова было построение и продвижение по лесу. На западной опушке было указано место, где будет расположен узел связи. Это означало, что нужно без промедления приступать к работе: строить блиндажи для станции и все остальное. И мы приступили. Нашим начальникам, правда, пришлось прежде всего решить некоторые территориальные вопросы, т.к. мы чуть было не залезли в расположение какой-то гвардейской части. Но все вопросы были улажены, и мы стали копать котлован, на этот раз в три смены. Ночь была холодная, земля скована морозцем. В перерывах во время отдыха мы ложились на мерзлую землю, очень быстро остывали и с некоторой радостью лезли в котлован: работа согревала. Работа по строительству узла связи была объемной. Мы ею занимались в течение недели. Особенно много хлопот досталось со строительством наката. Лес таскали издалека, хотя жили в лесу.
Гвардейцы-соседи жили лучше нас. У них каждый вечер демонстрировались кинофильмы. Ребята пользовались этой возможностью и с удовольствием смотрели кино.
На этом месте была отмечена 26-я годовщина Великого Октября.
К этому времени относится мое назначение на должность помощника командира взвода. Я старался оправдать это назначение хорошей службой! Перед праздником в роте состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание. С отчетом выступал секретарь, старшина Будько. Отчитываться ему не о чем было, т.к. работа практически не велась, вот почему ребята больше отчитывали его.Было ясно, что в условиях наступления, разбросанности и растянутости и сделать-то многого было нельзя. Случилось так, что после этого собрания я оказался комсоргом роты, эта нагрузка мне была не по душе, и прежде всего потому, что добиться улучшения в работе было практически невозможно.
На западном фронте в это время было относительное затишье. Наш корпус (да и армия, разумеется) был нацелен на Оршу. Но впереди был Днепр и много-много всего другого.
Попытки к наступлению ни к чему не привели.
С насиженного места мы выходили к д. Слободе, где были построены ЦТС и ВТС. Эта деревня была в семи километрах от нашего основного месторасположения. Нашим ребятам ночью приходилось возить туда лес, продукты. Дорога была скверная, шли дожди, а чтобы добраться до Слободы, надо было преодолеть четыре оврага и одну речку.
Грязи было по колено. Из-за отсутствия бани и смены белья, нас буквально заедала вошь. Как мы только с ней не боролись: и давили, и морозили. Ничего не помогало.
Потом приспособились. К вечеру заготавливали топливо, в землянке растапливали печурку, сооруженную из разогнутого ведра с прорытым в земле дымоходом. Когда накапливалась горка дышащих полымем углей, мы их выгребали, снимали с себя белье и по очереди держали его над ними. Насекомые сваливались с одежды и с треском вспыхивали на красном жару. Вспоминать об этом не очень приятно, но что поделаешь, это было.
Так мы жили-поживали до наступления морозов. Трое неразлучных: Лаптев, Шохин и я.
Мне нравились эти ребята. Лаптев был вспыльчив, но отходчив. Шохин флегматичен, но необыкновенно ловок в работе. Силища у него была недюжинная.
А когда на мерзлую землю выпал первый снег, наш корпус сделал отчаянные попытки прорвать оборону немцев. За все время боев удалось занять д. Хинагоги, ворваться в с. Боброво, но удержать его не удалось.
Нам, связистам, в это время крепко доставалось. Линейщиков не хватало, и мы то и дело ходили на прорывы связи. Ночевали на НП корпуса почти стоя или сидя, забываясь в тревожном сне. Это продолжалось до 8 декабря. В этот день войска 69 корпуса вышли из боя. Прибывшие свежие части заняли оборону.
Некоторое время мы находились во втором эшелоне. Время, полное догадок и предположений. Кто говорил, что корпус отведут в тылы, что было мало вероятным. Кто уверял, что после перегруппировки будет новое наступление на этом участке.
Передышка наша кончилась тем, что однажды перед вечером, а декабрьские сумерки наступали рано, нас построили, как говорится, в полном боевом.
Пошла погрузка материальной части, и, как только солнце ушло за горизонт, мы стронулись с места.
Я узнал у Алтухова, куда мы идем в ночь. Он сказал, что приказано выйти в район д. Литивля через местечко Ляры. Шагалось легко. Был легкий морозец. На небе светила луна. Ветер гнал по черному небу рваные облачка. Они вспыхивали фосфорическим светом, когда приближались к лунному диску, потом темнели, скрывали ночное светило, но луна снова выплывала, как утлый челн среди ледяного «сала» в половодье. Привалы устраивались через каждый час.
В Ляды около церкви мы увидели виселицу, незатейливое сооружение смерти. Самым удивительным оказалось то, что под ветром раскачивались трупы немцев. В мальчишестве мне привелось увидеть самоубийцу-соседа. Но это зрелище было воистину захватывающим и страшным. На березовом столбе были прикреплена дощечка, на которой было написано: «Здесь повешены немецкие бандиты, поджигатели и детоубийцы».
Сторож нам кое-что сообщил о том, как эта виселица здесь появилась. Группу пленных немцев переправляли в наши тылы через Ляды. Жители села вышли на улицу, чтобы проклясть своих недавних «хозяев». Фашисты не глядели в глаза тех, над которыми глумились и издевались.
Жители узнали пятерых гитлеровцев, которые при отступлении жгли дома, расстреливали детей и старух, и в гневе задержали их. Задержанных немцев судили, они признались в своих преступлениях.
Осужденных к смерти фашистских извергов привезли на место их преступления. Соорудили виселицу, сделали петли из скрученных проводов, приговоренных поставили на грузовую машину с открытым задним бортом, накинули на шеи петли.Машина отъехала, а фрицы остались под крепкой перекладиной.
Я был потрясен увиденным. В повешенных мне виделось торжество справедливости!
В Литивль мы пришли часа в 3 ночи. Деревня была забита военными, но ребята из нашего взвода нахально вломились в один из домов и переночевали в тепле. Наутро наша штабная рота перешла в лес и поселилась в брошенных блиндажах и землянках. Там мы находились до 14 декабря. В ночь на 15-ое мы снова вышли в путь.
Мы шли в неизвестность.
Продолжение:
Защита Родины — военные воспоминания очевидца. Часть 3. Ноябрь 1943 — май 1944 гг.
Защита Родины — военные воспоминания очевидца. Часть 4, заключительная. Май — июнь 1944 г.
