В творчестве Владимира Бирюкова есть несколько произведений, которые связаны с жизнью посёлка Колюбакино Рузского района Московской области, в котором он родился, вырос и работал до 1967 года. Колюбакинские были, записанные в виде поэм, рассказывают о двух реальных фактах, которые произошли в жизни поселка и о которых долгое время помнили его старожилы.
Главные герои поэм — жители поселка, которые прошли большой жизненный путь и в конце своей жизни пережили сильные душевные переживания, свойственные людям с широкой русской душой.
В поэме «Пожар» главный герой вспоминает про свою жизнь, которая прошлась по его судьбе огненным колесом репрессий его отца, защитой Родины во время Великой Отечественной войны. После войны он встретил свою любовь, женился, родились дети, но однажды, в страшный день он узнал о том, что отец жены в те далекие годы репрессий был сексотом, т.е. секретным сотрудником НКВД и, скорее всего, принял участие в инициировании ареста, вызвавшего последующую гибель отца Григория.
Пожар
Поэма
Россия-мать, как птица тужит
О детях; но ее судьба
Чтоб их когтили ястреба.
А. Блок.,«Возмездие»
Не ходят беды в одиночку.
Пришла одна, другая — вслед.
Расплата — сразу иль в рассрочку:
Всю жизнь иль ряд нелегких лет.
Давнишняя, та, что случилась
В тридцатые, перед войной,
С Григорием всю жизнь влачилась
Больным укором и виной.
А вот последняя, как скверна,
Превысив мерзость прежних бед,
Явилась в старости. Наверно,
Взялась спровадить на тот свет.
Глава первая
1
Тогда «ежовщины» метла,
Пройдясь по всей стране бесправной,
«В расход» безжалостно смела
Когорту славных и бесславных,
А шедший следом легион
Рассеяла в сибирских далях.
И многие не повидали
Уже вовек детей и жен.
Волна невиданных репрессий,
Мрак подозрений и тревог
На время разбудили бестий,
Свершавших оговор, подлог.
Ознобный механизм доносов
Устои нации крушил.
Тех затирало, как в торосах,
Кто попадал меж стыков сил.
2
Отец... В тридцать седьмом ему
Исполнилось сорок два года.
Был арестован. Сел в тюрьму
С позорной кличкой «враг народа».
В семье Григория беда
Как смерть вцепилась за живое.
Тоскливым и голодным воем
Знать о себе дала нужда.
Ученье бросила сестра.
Пошла работать. Но зарплата
Ее была на ползарплаты:
В бюджете велика дыра.
А через год, в пятнадцать лет,
Поставив тоже крест на школе,
И Гриша, мальчик, поневоле
Пошел торить по жизни след.
Ему тогда хватило сил
Поднять у мамы настроенье
Хотя он в первом заявленье
Не заявлял, а лишь просил.
Просящему да подадут,
Голодного да не оставят.
Не будешь рохлей - не раздавят,
Стараться будешь - вознесут.
Напоминанием плакат:
Товарищ Сталин с Мамлакат.
И выжили... А вот отец
Шагнул из дома — и конец...
Легко об этом с колокольни
В полвека высотой судить
Тому, кто смог тех дней невольным
Свидетелем всего лишь быть.
Кому гримасы укоризны
Поганец встречный не дарил,
Кто не ходил над бездной жизни
По кладкам зыбким без перил.
Не в счет дворовые дружки.
Они привязанностью живы.
Теперь не взгляды, а плевки
У деток-паинек счастливых.
Друг на тебя, ускорив шаг,
Косит как будто на урода:
Ведь раз отец - народа враг
Ты, значит, - сын врага народа...
3
У Гришки новые друзья
Из малолеток на заводе.
Им слово детское «нельзя»
Уже, как обувь, не подходит.
Им заводской гудок гудит,
И патефон играет танцы.
В кино, пожалуйста, иди,
Хоть на последние сеансы.
Молоденьких учителей
Стесняться можно, но не очень.
Ты в школе слыл как дуралей,
А на заводе ты — рабочий.
Григорий худ и долговяз,
Зато в плечах широк Григорий.
И кулакам он только раз
Позволил поработать в споре.
В повторах не было нужды:
Не связывались больше с «рослым».
Григорий становился взрослым
В преддверии большой беды.
Глава вторая
1
Беды иль бедствия? Сурово
Весть пронеслась над всей страной.
Была она не просто словом,
А тенью ужаса — войной!
И будто солнце закоптело,
Печаль завесою в глазах.
У всех душа заныла с телом
От страшной ноши на плечах.
Большое малое подмяло.
Обиды смяло, как волна:
Кто вспомнит лагерь за Уралом,
Коль стала лагерем страна?!
Что? Жертвы есть и в Магадане?
Тревога из-за пустяков.
Война сгибает в рог бараний
Не «зеков», а большевиков.
Кто будет рисковать, когда
Грозит смертельная беда.
А как она в тот год грозила!
Старалась бить по голове.
Валом валила вражья сила
И к Ленинграду, и к Москве.
Всерьез казалось: все пропало,
Все прахом — жизнь, свобода, честь.
Всему конец, а не начало,
Скорее — «нет», чем что-то «есть».
Но сколько силы в слове «надо»!
На нем стоит подлунный мир.
У первой фронтовой бригады
Теперь Григорий бригадир.
И если надо, пацаны
Счет времени теряли сменам,
Держались стойко без замены
Болтали «винтики» войны.
Порою через «не могу»
И сквозь сонливую усталость...
В упорстве этом выражалась
Ребячья ненависть к врагу.
С фашизмом надо насмерть биться.
Враг зол, коварен, наконец.
...Но одержи победу фрицы –
И будет вызволен отец!?
2
В тот год германская война
С крестами на фашистских танках
Пришла и стала на стоянку,
Как на подворье, у окна
Избы, где жил всю жизнь Григорий.
Но странно: солдатни простой
К ним не пустили на постой.
К ним офицер вселился вскоре.
Был переводчик тощ, как глист,
И нагловат. Сказал открыто:
— Вы под германскою защитой.
Ваш муж есть антикоммунист?
Какого обер ждал ответа?
От набежавшего стыда
Мать спрятала глаза тогда.
Позорно, дико слушать это.
Предатели нужны фашистам.
Но зачислять себя к нечистым
Нельзя. Перед народом срам.
Сказать бы... Но какое там!
А бой совсем неподалеку.
У берегов Москвы-реки
Сражаются в бою жестоком
Москвы защитников полки.
И гибнут у ворот столицы.
Подмоги ждут. Она идет,
Но если не поторопиться.
Первопрестольная падет.
3
Днем позже на передовой,
На гаубичной батарее,
О котелок ладони грея,
Ел кашу парень молодой.
А после пожилой комбат
Его расспрашивал в землянке,
Где у фашистов пушки, танки,
Где блиндажи, снарядный склад.
Потом суровый «бог войны»
Снаряды гнал по новым целям,
А наш Григорий видел сны.
(Что это он, понять успели?)
Проснулся он от тишины.
В траншею вышел. Ночь. Морозно.
Средь звезд ущербный диск луны
На землю смотрит осторожно.
Земля в огне. И страх берет:
В луну орудья целят будто.
И негде спрятаться. А утро
Когда еще сюда придет?
Когда заря своим крылом
Бездонный космос занавесит,
И солнце в города и веси
Войдет со светом и теплом?
Когда озябших обогреет,
А завидущих ослепит.
Артиллеристам батареи
Надеждой силу укрепит,
Подарит смелость и отвагу,
Подскажет жесткие слова:
— Жизнь или смерть! Назад ни шагу!
Ни шагу: позади Москва!
Москва. Отсюда напрямую
И до Кремля рукой подать.
Там Сталин не ложился спать.
Наверно, что-нибудь мозгует.
Нельзя иначе. Не до сна.
Войну и так, считай, проспали.
А сдать Москву - тогда хана!
С колен поднимешься едва ли.
…У гаубицы часовой.
Где ж остальные батарейцы?
(Вот чудо: не красноармейцев
увидел на передовой
Григорий, выйдя чутким зверем
Из леса утром невзначай.
Глазам своим не мог поверить,
Что это наш передний край.
На пойме вширь во все концы
Дорогами и у орудий
Шли, копошились люди, люди.
Колхозники, а не бойцы.
Как по наряду спозаранку
В извоз собрались. Не наги:
Все в телогрейках и ушанках
И в валенках с большой ноги.
На вид не воинство — колхоз.
Что им метелица, мороз!)
В тиши ночной прифронтовой
По обстановке разве звуки
Полуторки застрявшей вой
И мат начальственный от скуки –
Раздался рядом снега скрип,
Дыханье шумное и говор:
— А ну-ка, помоги Филипп...
Как ты неловок, право-слово!
— Пошел ты...
— Ладно, не шуми,
Ходить нам до утра придется,
А ты «подарки» хоть прими...
— Славяне, закурить найдется?
— Все... Выдохся совсем... Привал!
Уселись, дружно закурили.
Григорий подошел, сказал:
— Меня-то что ж не разбудили?
Остаток ночи на себе
Они снаряды подносили.
— А ты, Гришуня, парень в силе,
Еще не растерял в гульбе.
Коль хочешь, оставайся с нами.
У нас хороший провиант.
И сами мы, гляди, с усами, —
Сказал за завтраком сержант.
И он остался. И войну
Прошел дорогой долгой, длинной
От Подмосковья до Берлина,
Комбатом встретив там весну.
Глава третья
1
Война — она и есть война.
Ее огонь рождает беды.
И чем кровавее она,
Тем долгожданней миг Победы.
С ней — радость, что остался жив.
Уверенность. Не то, что прежде.
Грядущее — не миражи,
А как зеленый свет Надежде!
Война. Ужасная, она
Победе в жертву приносила
Не просто ранние могилы,
А дорогие имена.
Не потому ли к ней всегда
Презренно относились деды:
Война — это всегда беда.
В час пораженья иль Победы.
...Нам и победных войн не надо!
Но той, весенней, был венцом
Тысячегорлый меди гром
И мощь московского парада.
Чтоб знали всюду нашу силу,
Чтобы агрессор наперед
Не смел в советский огород
Совать свое свиное рыло.
2
Григорию не повезло.
Как на «гражданку» он ни рвался,
В полку надолго задержался:
Не отпускали, как на зло.
Но день настал, и вот домой
Пришел Григорий. За обедом
Был тост. Конечно, за Победу.
Еще за то, что он живой
Из пекла адова вернулся,
От смерти чудом увернулся.
Потом — за орден боевой.
…Впотьмах он вышел на крыльцо.
С вечерней слился тишиною.
Нес ветер теплою волною
Родные запахи в лицо.
Домашним слова не сказав,
Григорий в радостной тревоге,
Держась на месяц круторогий,
Пошел в луга, в раздолье трав.
Еще июньская роса
На небе звездами мерцала,
Еще девичьи голоса
Держала, как в плену усталость,
Но где-то у реки баян
(По звуку, Вани Иванова.
Жив, значит, баянист бедовый),
Сзывал тех, кто любовью пьян.
И он зашел на «пятачок».
Там для него в толпе желанной
Вдруг вспыхнули, как маячок,
Глаза зовущие Светланы.
3
Был труден хлеб послевоенный.
Как ни толкуй, а ведь страна
Войной была разорена
До нищеты обыкновенной.
Фронтовики во всей Европе,
Соприкоснувшейся со войной,
Не видели нужды такой:
Ни на столе, ни в гардеробе,
Ни путной крыши над собой.
И здравый смысл солдат, как прежде,
Звал встать беде наперекор.
Жизнь искони жила в надежде
На плуг, лопату и топор.
И застучали топоры,
И в землю врезались лопаты.
Еще вчерашние солдаты
У новостроек жгли костры.
В колхозных кузницах огонь
Танкистов племя разводило.
По вечерам девчат сводила
С ума охриплая гармонь.
Ночами слезы лили вдовы,
А днем чинили старый хлев.
Ревели с голоду коровы
Почти на каждой МТФ.
Жизнь, как всегда, давала жизни,
За шкирку, за грудки брала!
Но вот обидеть укоризной
Несправедливой не могла:
Страна трудом неимоверным,
До черных, липких мух в глазах,
Отвагой, доблестью безмерной
Врагов своих вводила в страх.
Врагов?
А как же вдруг без них?
Без тех, кто в ненависти лютой,
Коль сила есть и норов лих
Всегда готов грозить кому-то?
Как это так - врагам не быть?
Вчера они, якшаясь с нами,
Могли прикинуться друзьями,
Чтобы соперников разбить
Чужою кровью и руками.
А победителю потом,
В устатке севшему на роздых,
Не прочь кулак подставить к морде,
а то и пригрозить кнутом.
...Усталый и полуголодный
Под хомутом войны «холодной»
Гришуня Светку полюбил.
И дом себе и ей рубил.
Глава четвёртая
1
Внизу, за ивняком, река.
А за спиной, по склону, — поле.
Сюда гнала его тоска,
Смятенье дум и злая доля.
Ему очередной урок
Жизнь выдала. Но горше горя,
Чем потерять жену, Григорий
Не знал. Предположить не мог!
Дом тестя — вот он — за рекой.
В нем и живет теперь Светлана.
И воем воет непокой.
Разлука, как сплошная рана.
Сюда, к реке, он тайно ходит.
Сидит и смотрит допоздна,
Как на отцовском огороде
Работает его жена.
С ней дочка (материнский спорок):
Ей мать — опора, угол, стол.
За мамкин держится подол
И сын в своих неполных сорок.
Хватило одного скандала,
И вот отец не люб, не мил.
И сын теперь уже с вокзала
В отцовский дом не заходил.
Он по приезде всякий раз
С семьей у деда появлялся,
В реке по вечерам купался,
Московскую смывая грязь.
Не мог предположить детина,
Хоть на догадки молодец,
В кустах, за речкой не от сына,
От горя прятался отец.
Заря жар неба рассыпала,
Гасила в заводи речной,
И воды на ночь укрывала
Тумана сизой пеленой.
Тепло парное и прохлада
Уже боролись: кто кого?
Звала Светлана с палисада
На ужин сына своего.
За речку голос долетал,
Души рвал покаянной струны.
Григорий в этот миг не слюни,
Ком горькой горести глотал
И шел домой. Обратный путь
Был долгим, длинным: путь обхода.
Не встретить бы кого-нибудь...
Не с улицы, а с огорода
К двору в потемках прошмыгнуть.
В дом не с крыльца, а со двора,
И по скрипучим половицам
На кухню, чтоб воды напиться
Из полного с утра ведра.
Что там на ужин? Ничего?
Как ничего. А простокваша?
А хлеб и утрешняя каша
Из концентратов? Ого-го!
Но есть не хочется. Григорий
Идет, не раздеваясь, спать,
Ложится на диван-кровать
И словно в плен сдается горю.
2
Попробуй разберись теперь,
Как ей, ранимой и любимой,
Но гордой и самолюбивой,
Он в гневе указал на дверь.
Зубами горя и тревог
Оскалился тогда порог.
И вот жена ушла из дома.
Жена и мать его детей.
И словно зерна из горстей
Просыпались на стог соломы.
Неужто будет до могилы
Тоска удавкою висеть?
Неужто не достанет силы
Порвать судьбы проклятой сеть?
Вопросы... Кто на них ответит?
Забыть, что было? Жить с нуля?
Решить способна все на свете
Одна лишь мать-сыра земля...
Он на такое не горазд:
Не идиот же он покуда.
Но память, черная паскуда,
Житья не даст...
Ее окрасил в этот цвет
Любимый тесть — отец Светланы —
Степан Петрович Великанов,
Однажды выболтавший спьяну
Свой полувековой секрет.
Он в склеротическом бреду
Своим патриотизмом клялся
И рассказал, чем занимался
Тогда... В тридцать седьмом году.
Григорий вдруг увидел ясно,
Что он с сексотом жил в родстве,
Что годы долгие напрасно
Не доверял людской молве.
Светлана, видимо, не знала
Отцовской тайны, коль всегда
Молву, как сплетни, отметала.
А если знала? Что тогда?
Он видел, как ее глаза
Внезапно вскинулись от боли,
Когда в сердцах, помимо воли
Он все, что думал, ей сказал.
Она ушла в слезах, в обиде.
А он ее домой не звал
Хоть сам жалеть и ненавидеть
Себя с тех пор не уставал.
Жалеть за то, что был судьбой
С одними бедами повязан.
Вины не зная за собой,
Долготерпением наказан.
И ненавидеть потому,
Что верил людям и законам,
А не души и сердца стонам,
Уму не верил своему.
Глава пятая
1
Сегодня был обычный день.
И он кончался. Вечерело.
Днем солнце хмурилось, не грело,
Наверно, мучила мигрень.
И у Григория с утра
Ломило голову. Давленье!
Он знал: к реке идти пора.
Но самому на удивленье
Подумал: «Может, нынче мне
Употребить совет старинный:
Прилечь, попив чайку с калиной,
Побыть в покое, тишине?
Сходить к соседям на минутку,
Полазить по столбцам газет,
Найти очередную «утку»...
И сам себе ответил: «Нет.
Во-первых, я пройдусь немного.
И это польза. Во-вторых,
Избавлюсь, может, от тревоги,
Что смотрит из углов пустых»...
И вот в такой июльский день
В кустах над заводью речною
Григорий промывал волною
Плывущих мыслей дребедень.
Не о былом, о настоящем
Григорий нынче размышлял.
И, словно по таежной чаще,
По-настоящему шагал.
2
...Вот если б вам на склоне лет
Вдруг объявили громогласно,
Что в жизни есть вы или нет –
Всего лишь просто случай частный;
Что, потонув в болоте зла,
Не жили вы, а прозябали.
Доили не козу — козла
И воздух ложью сотрясали;
Когда бы вам под гул молвы
Пришлось своих заслуг стесняться,
Доказывать, что это вы
С войны домой вернулись в двадцать,
И с теми, кто остался жив,
В заботах, чтобы жизнь окрепла,
Свое здоровье положив,
Все ж подняли страну из пепла;
Когда бы вам могли в укор,
В ряду упреков-аргументов
Ткнут, что не знали до сих пор
Произведений диссидентов;
Когда бы вам ученики,
Узнав про это все, сказали:
Заведомые пустяки
Зачем нам в головы вбивали?
Не жизнь была — одно вранье.
Душили все вокруг тираны.
Зачем же славили ее
Писатели в стихах, романах?
Пусть молодость возьмет свое,
А нынешняя перестройка
На слом отправит все старье.
Все на помойку, на помойку!
Сознайтесь: молодежь права.
Ваш опыт неуклюж, как дроги.
Отдайте им свои права
И можете сойти с дороги.
...Что тут сказать. На новый лад
Настраивать отцов не надо,
Их помыслы, дела и взгляды
Сложились много лет назад.
Мала для них любая мерка.
Их не согнуть в бараний рог.
Беспрецедентную проверку
Они прошли в огне тревог.
Быть стойким или быть нестойким
Для них как жить или не жить.
Они, как крепкая настойка:
Их — вылить, иль по каплям пить.
3
В часы сиденья у реки,
В ночи, с бессонницею споря.
О многом размышлял Григорий,
(Грешат раздумьем старики).
Все личное, что накопилось,
Слежалось, сжалось в толще лет
Наружу вырваться просилось,
Вздохнуть и вновь увидеть свет.
Ему критический разбор
Времен минувших стал привычным.
В нем правда, кривда и позор
В союзе жили не
Да и сегодня всякий раз
Не в достиженья, в упущенья
Невольно упирался глаз
И зарождалось возмущенье:
Как это быть могло у нас?
4
Вечерний сумрак брал свое,
Ночная синь сползала с неба.
День обволакивался в небыль,
В сонливое небытие.
А возле дома у реки,
Как, впрочем, кажется, и в доме
Молчанье нежилось в истоме,
Безжалостно стуча в виски.
Душа Григория на части
Рвалась и пряталась в кусты.
Казалось, дом, гнездо несчастий,
Взорваться мог от немоты.
Светлана где? Не заболела?
Или уехала куда?
А может, и сюда беда
Явилась и взялась за дело?
Как тестя он ни презирал,
Старик — сказать об этом надо —
Ему был жалок. Как шакал,
Он в молодости пировал,
Когда подвертывалась падаль.
Теперь он был предельно стар.
Минувших лет прошел угар.
Жизнь прожитая, как приснилась.
Сменить бы надо гнев на милость.
Светлана — дочь его. Она,
На возраст престарелый глядя,
С отцом своим, наверно, ладит.
И в этом вся ее вина?
Что было хорошо вчера,
Сегодня ведь не все прилично.
Пусть молодость категорична,
Но старость будет пусть мудра...
Смеркалось. Первая звезда
Проклюнула небес твердыни,
Слышнее стали поезда
И крепче запахи полыни.
А у Григория в глазах
Стоял, теряя очертанья,
дом за рекой в немом молчанье,
Вселяя безотчетный страх.
Глава шестая
1
Предчувствие — не пустяки.
Догадки — не пустое дело.
...Он засиделся у реки
И не заметил, как стемнело.
Домой Григорий бережком
Шел с тальниковым батожком.
С опорой легче: ноги ныли,
К тому же, в малой темноте
И кочки, кажется, не те,
И рытвины не там, где были.
На счастье, что ни говори,
Следили за его движеньем
Все уличные фонари
И их речное отраженье.
Пусть свет их силу не набрал,
Не лез в заречную глубинку,
Но он слегка обозначал
Его, Григория, тропинку.
Она бежала прочь от мест,
Где травяного нет покрова.
Туда лепились рыболовы
С зарей, как куры на насест.
Тропа петляла под горой,
Шарахаясь от зон купанья,
И где полночною порой
Случались тайные свиданья.
А на отлогом берегу,
На ровном и большом лугу,
Куда он вышел только-только,
Где в пастбища овец и коз
Невзрачный упирался мост,
Шагнувший с улицы поселка,
Тропинка напрямую шла
Широкая, к реке поближе...
2
Вдруг почему-то стала рыжей
Трава, что на лугу росла.
И небо разом порыжело
И заморгало рыжиной.
Григорий встал оторопело,
В уме мелькнуло: «Что со мной?
Апоплексический удар?
Дошел до ручки? Вот так штука.»
Но странные услышал звуки
И крики громкие: «Пожа-а-рр!»
Пожар? Григорий оглянулся.
Сквозь кроны буйные ракит
Увидел пламя. Ужаснулся.
И верно: чей-то дом горит.
И где-то рядом с домом тестя.
Слепил глаза сиянья круг.
Григорий, как в смолу, на месте
От мысли страшной влип: «А вдруг» ...
А вдруг не около, не рядом,
А тесть его горит... отец?
Ему — что, радоваться надо,
Мол, получи свое, подлец?
Иль торопиться, что есть мочи
За поднятым народом вслед?
А что подумают?.. Короче,
Он сам себе ответил: «Нет!»
Пожару лишь антихрист рад.
Прочь дьявольское наважденье!
Григорий повернул назад,
Чтоб верное принять решенье.
3
Не ведал старый, как дошел,
Хоть, думалось, летел на крыльях.
Был он, в буквальном смысле, в мыле
И чувствовал нехорошо
Как кол -— под левою лопаткой,
И — будто уголья, в груди.
Он сел ослабленный и шаткий
И сам себе сказал: «Гляди!»
А что глядеть? Горел Степан.
Из двух стволов огонь тушили.
Пожар пока был в самой силе,
Как будто злобой обуян.
Река светилася огнем,
Кусты от зарева пылали...
Григорий чувствовал: и в нем
Самом силенки догорали.
Дышалось трудно. Оглушал
Треск, гул толпы, команды, крики,
Слепило пламя, искры, блики,
Томил гонимый ветром жар.
А тут еще сирены вой.
Зачем-то «скорая» примчалась.
Кому-то плохо? Боже мой!
Светлана! Что с тобою сталось?
Зачем вернулся он сюда?
Стряслась ужасная беда,
Ему бы позабыть раздоры,
Обиды все отринуть прочь.
Чушь - пересуды, разговоры.
Когда в беде жена и дочь.
Да и отец... В земной юдоли
Ему все годы был отцом
Степан Петрович. Подлецом
Он стал, конечно, поневоле.
Такая жизнь была тогда.
Григорий встал с земли натужно.
Конечно, делать что-то нужно.
А что и как в его года?
На мост идти — одна морока:
Мечись, как белка, взад-вперед.
Он вспомнил, что неподалеку,
Вверх по теченью — малый брод,
И там переправлялось стадо
(То было в прежние года.
Держали коз, коров тогда.
Теперь нам ничего не надо).
Брод знал он вдоль и поперек.
Когда-то здесь, а не на лавах
Ловил ершей и верхоплавок.
В воде с утра часами мок.
Решил Григорий реку вброд
Преодолеть. Вода, быть может,
Ему усталость снять поможет?
Авось от страха не помрет.
Он зашагал поспешно к броду.
Не думал, что в последний раз.
Шагнул из полымя да в воду
Григорий в свой недобрый час.
Не рассчитал силенок старый,
Теченья одолеть не смог.
Народ причиною пожара
Заведомо считал поджог...
