Дневник учительницы, написанный в годы войны

Начало:

Воскресенье. Сейчас дописала ту последнюю тетрадь и больше почему-то не хочется писать. Я эти дни все так плохо себя чувствую, что даже нет иногда мочи ходить. Я буду подробнее записывать все, что происходит со мной. Утром мы распростились с ребятами из первой смены. Родители все кричат, что плохо кормили, а результате все ребята умоляют, чтобы их оставили на вторую смену, «на второй год», как говорит Вовка Борчевский. Мне очень хочется распроститься с лагерем, а в то же время пугает вопрос с питанием.

Ведь вот сегодня я буду без обеда и ужина, на одном только хлебе. Так может быть и после.

Просто очень много работы. Ведь занят с ребятами целый день, и нет времени на самостоятельную деятельность. Иногда хочется так что-нибудь делать, а тут как раз заниматься с ребятами.

Только сейчас кончила свой ужин, который состоял из хлеба и ягод. Принесла из лесу банку ягод и все их почти съела.

Скорей бы приезжала мама. Вспоминаю свою жизнь в прошлое лето. Ведь я была одна, совершенно одна до самого приезда мамы. Сейчас опять одна, но я уже отвыкла от этого. Перебираю в памяти все эти два года моей жизни в Колюбакине. Ведь нет ни одного дня, о котором бы я могла вспомнить, который бы принёс мне радость, оставшуюся в памяти на долгое время. Нет ни одного дня. Катя счастливее меня на этот счёт. Ей есть, что вспомнить о лагере, есть и воспоминание о Колюбакине, но не совсем приятное.

С каким бы я удовольствием уехала сейчас в Петушки. Так меня тянет туда. Хочется видеть Вовку Никитина и Васютку. Ведь они, если не наврала Людка Никонова, сейчас дома. Что же я делаю с Шуркой? Ведь сколько уже прошло времени, а я ни пишу, ни еду сама. Он, видно, тоже не очень-то беспокоится обо мне. Я бы вот не утерпела, а написала бы уже несколько писем. Хотя ведь и у него же должно уже должно лопнуть уже терпение. Сколько времени безрезультатных писем и просьб. Я решительно не знаю, что мне делать. Узнала неприятную новость: Тамара Федотова, наша учительница, захворала дифтеритом. Мне теперь придётся опять заниматься с вечерней школой.

Уже очень темно. Придётся кончить запись.

Понедельник, 17 июля 1944 года.

Уже одиннадцатый час дня, а я ещё ничего не делала. Работы сейчас – сколько хочешь. Нужно сходить на свою картошку. Ведь я не была на огороде уже полмесяца.

Эти дни стоит жаркая погода. Днем сильно печет. Становится душно, не хочется двигаться. Зато вечером так приятно на воздухе. Эх! Если бы прогуляться в компании. Часто вспоминаю Петушки, шоссе, освещённое лунным светом, и наши прогулки.

Ходишь, бывало, по дороге, и вдруг тревога. С нашей горы видно зарево пожара над Москвой, вспышки выстрелов, ракеты. Жутко стоять и смотреть нам издали. А как же на фронте. Жаль, что я не писала дневника в те тревожные дни. Сколько было нового за каждый день. Ведь вся Москва прошла по нашей дороге.

Теперь другое зарево освещает столицу. Огни салюта видны даже здесь, в Колюбакине. Этот слабый отблеск его так много приносит радости для каждого, у кого есть кто-нибудь на фронте. Согревает и ласкает он каждого, говорит за приближение победного конца.

Вторник, 18 июля 1944 года.

Вчера прошёл целый день за уборкой. То стирала, то гладила, а уже совсем вечером мылась. Хорошо, что это все успела сделать. Вечером ходила в школу. Мы уговаривались сделать маленький вечер в честь окончания, но Тамара с Клавой все ещё не сделали отчета, да Тамара совершенно заболела. Вечер пришлось отложить.

Как интересно идёт все здесь в Колюбакине. Вчера хотели отколотить Тамару с Клавой якобы за то, что к ним ходят мальчишки, а не гуляют вместе с «девками» там, на селе. Все это Клава слышала, когда возвращалась от Валентины Павловны. Говорят, про нас, я даже не знаю, что, а что у нас есть на самом деле? По-моему, хуже всех в этом отношении. Сначала мне так нравился Толька Белоусов, а сейчас я постепенно разочаровываюсь. Почему? Просто узнаю его все больше и больше. Он так резко осуждает Клаву за её, по его мнению, отчуждённость. А сам он? Может проводить вечера спокойно в кругу Гущина и Арбатской, да ещё про Клаву жалуется всем.

Эти последние дни мне все снятся сны, которые я ярко запоминаю. Клава говорит, что все это к плохому. Вот чувствую, что мне не подготовиться к сдаче экзамена. Читаю химию и ничего не запоминаю. Видно, все остальное захватывает меня больше, чем химия.

Была все утро на картошке, окучила там больше половины оставшейся. Может быть, вечером схожу ещё раз туда.

У меня что-то болит горло. Опять, как в тот раз. Сейчас ходит дифтерит. Что если? Да нет. Просто так, наверное.

Понедельник, 24 июля 1944 года.

Вот уже 24 число. Уже 4 дня прошло 2-ой смены. Летит, летит время. Села писать, а записать ничего не могу. Прочла только сегодня Чуковского «9 братьев». Замечательная книжечка. Эх! Если бы на душе не было подготовки. Я бы сейчас прочла столько книг. А сейчас не могу, читаю, а сама ругаю себя за это. Нужно хоть читать-то что-нибудь нужное для сдачи. Нет. Видно, я ничего так и не запишу.

7 августа 1944 года. Понедельник.

Решила опять немного записать. У ребят мёртвый час. Была дома. Пришла, ещё их не поднимали. Влетела в столовую, чтобы взять чернил, и наткнулась на военрука. Но все-таки немного запишу. Настроение моё немного улучшилось. С ребятами все быстро забывается. Эти дни сидела и читала. Прочла «Марийкино детство», и читаю уже который раз «Как закалялась сталь» всё подряд.

Писем до сих пор нет, да я уже и не жду ни от кого, кроме Кати. Ей вчера было письмо от Валентина. Нужно взять у Валентины Павловны. Тамарин адрес и написать ей, что-то от неё ничего нет. Наверное, рассердилась. Сейчас у меня одно желание: съездить в Петушки и увидеть там всех. Если это не исполнится, все для меня опять будет постылым.

Военрук сидит и пыхтит, черкая свою автобиографию. Я тут как-то всю ночь каталась на лошади. То Шуру Крючкову домой возила, то на парк водила лошадь. Эх! и ночь же была! Тихо, тихо… Луна полным мёртвым светом поливает землю, и мы с Валентиной Павловной едем по полю (около точки). Почему-то мне было так весело. Я хохотала на все поле. Представила Катю вместе с Митей и баян. Правда, полна идиллия жизни и молодости. Только мне пока ничего нельзя вспоминать, потому что ничего не было. Вчера вечером долго стояла и ждала, когда упадёт звёздочка, чтобы что-нибудь загадать. Пожалуй, нужно уже поднимать ребят. Скоро уже кончится лагерная жизнь, и, как мы её ни ругали, а мне уже сейчас её жалко: думаю, как будет скучно. Может, ещё сразу загонят в колхоз.

15 августа 1944 года. Вторник.

За это время есть маленькие события в моей жизни. Числа 8 Шурка прислал телеграмму, чтобы я пока не приезжала (которую я не видела, Валентина Павловна её тут же потеряла), а когда будет можно, он пришлёт письмо. Теперь я душевно сравнительно спокойна. Часть моей вины отпадает. Вторая радость для меня — Прищепа опять прислал маленькое душевное письмо. И третье — съездила в Петушки, о чем я все время мечтала. Только съездила не очень удачно. Мне хотелось увидеть своих мальчишек (собственно меня это больше всего и тянуло туда, после встречи с Няшкой), но не удалось. Ходила в кино с Полей Боровковой. Удрали от какого-то пьяного военного. Туда ехала с Борькой (Хорьком), и одна тётя спросила, не жена ли я его.

Настроение моё так паршиво меняется. Сегодня получила письмо от Кати. Что-то она там больно мудрит в отношении с Mitei. Ну, если она на самом деле будет узнавать его плохие стороны, то это хорошо, она разочаруется в нем так же быстро, как и увлеклась.

Сегодня нас с Верой приглашали кататься какие-то танкисты с самоходной пушки, а вчера были в кино «Наездник из Кабарды». Уже совсем темно. Запишу ещё завтра.

16 августа 1944 года. Среда.

Такая душевная пустота. Я не нахожу себе места. Ведь пропадает ещё год. Нечего и думать ехать сдавать в институт. Разве можно сдать что-нибудь, когда два года не училась, да ещё и совершенно не проходила предмета.

И все это лагерь. Нет, это просто моё малодушие. Я не могу заставить себя взяться серьёзно, то есть не могла или, может, просто физически очень уставала. Так зла на всех и завидую, кто учится. Разве я могу теперь заниматься. Что я по сравнению с другими. Пустое место. Какой-то учитель начальных классов. Кто бы знал моё настоящее переживание, и помочь ничем нельзя. Даже нет под руками учебников, чтобы повторить что-нибудь. Все абсолютно валится из рук. Я не хочу ничего делать. Эх! Если бы какой-нибудь выход.

18 августа 1944 года. Пятница. Вечер.

Все эти последние дни я так равнодушна ко всему. У меня уже нет выхода или есть единственный – уехать, но мне сейчас именно совершенно не хочется ехать. Тамара говорит, что она все-таки поедет сдавать. Но я разве могу ехать, когда за душой ни горсточки знаний, я не знаю того, что нужно, даже сотой доли. Как все складываются обстоятельства. Нет книг. Что же мне делать? Нужно учить хоть литературу, она мне нужна и в школе. Почему-то меня радует поход к Кате, а как пойду к действительности, то и ощущу крылышки. Ведь я так боюсь идти одна.

Сегодня будет кино «Музыкальная история», обязательно пойду.

28 августа 1944 года. Понедельник.

Вечер. Только что пришла из Рузы. Даже ничего не делала, а села писать. Можно за эти дни было многое записать, но я предпочла лучше заниматься.

Ходила в Волынщино 21 за Катей. Там у неё ночевала, была на «пятачке», на вечере. Как весело там, на «пятачке», сколько молодёжи. У Кати там был не Митя, а уже Витя. Сейчас, говорят, все там заглохло, как только уехала Тоня и Катя. Позднее, сравнивая свой клуб с тем гулянием, я вижу, что там хоть и колотят друг друга по спине, пихаются, но нет этой грязи, что в здешней публике. Я не вижу поддержки ни с какой стороны в этом случае. Теперь Катя уже от меня полностью откололась, она уже не понимает тех чувств, что иногда испытываю я. В последнее время были в кино «Парень из нашего города». Кино хорошее. Были опять военные. Один из них играет на гармонии. Немного танцевала, только очень немного. Говорили с каким-то леталой. Это, оказывается, Маруси Сушковой двоюродный брат, Алексей Рязанов.

О конференции даже не хочется ничего писать. Учитель представлен таким пошлым глупым существом, который ничего не знает и не понимает и даже не хочет ничего делать. Стыдно слышать, что говорилось на конференции. Особенно резко критиковали высоту знаний.

Зачитано было сочинение одной учительницы. Просто можно подумать, что это сделано нарочно. С другой стороны, такой оценки добились сами учителя. Конечно, не все, но некоторым нужно дать более резкую оценку.

Что будет за поколение от такой молодёжи. Как противны мне некоторые со своим поведением.

Иногда бывает так тоскливо на душе, когда тебя не признают в этом вопросе, когда с презрением смотрят на тех, кто, можно сказать, не торгует своим телом. Неужели теперь вся молодёжь такая? Нет, это не должно быть.

16 сентября 1944 года. Суббота.

Ведь сегодня хотели выступать и репетировали каждый день «Юбилей» и «Уплотнили». Мне, наверное, в них обоих придётся играть. В «Юбилее» Татьяну Ан., а в «Уплотнили» Часикову. Но, к счастью, для нас выступление отложили. У Тамары хворает Юрка и почти умирает Клавдия Ильинична, у меня ангина, а у Павлы Дмитриевны хозяйка только что родила, и её нельзя оставить одну. Все причины одна к одной. Хорошо все, что разгружает в работе. Сейчас столько работы, а это ещё только начинается. Вручили мне эту проклятую смену вечернюю. Сегодня уже у них испытания. Принимаю у 6-го класса русский письменно. Целый день искала диктант.

Завтра выходной. Одно слово говорит за отдых, а у нас наоборот. Идти опять в колхоз в Апальщино. Чтоб они провалились там со своей работой. Так нужно было бы весь день для себя истратить, и вот вам, нужно уходить опять на целый день. Сейчас во что бы то ни стало, нужно перебраться на другую квартиру. Здесь так противно. За что ни возьмись, всего не хватает. Так это противно. Да ещё эта ведьма каждый день, как паразитка, ворчит. Противно слушать. Я все эти дни хожу злая. Писем мне нет уже, наверное, больше месяца, и не от кого ждать. Опять так не интересно жить. Только одна работа и работа. Несколько дней назад мы с Верой хоть ходили гулять вечером. Все-таки какие-нибудь, да развлечения, а сейчас… Мне так хочется в Петушки. Почему, и сама не знаю. Я считаю даже дни до зимних каникул. Нужно написать ещё письмо туда Няшке. Я и писем не писала уже столько времени, что со мной никогда не было. В общем, скучно, но и скучать некогда. Просто все это отражается на настроении.Эх, жалко Юрку! Уж он бы рассеял неприятные мысли.

17 сентября 1944 года. Воскресенье.

Целый день мыли стены, потолок, убирали вещи в комнате, которая предназначена для нашей жизни. Выходной прошёл безвыходно, по локти в грязи. С утра у меня было такое хорошее настроение. Я во сне видела письмо от Степана. Целый день так ждала, не теряя надежды.

Иногда говорят, что, когда человек верит во что-нибудь, то почти все время исполняется. Просто его воле подчиняются остальные. Я верю, что письмо должно быть от него не сегодня, так ещё когда-нибудь, а будет обязательно. Если он будет жив, мы обязательно встретимся. Мне так хочется. Чем интересна эта война, так это вот такими письменными знакомствами. Он пишет очень редко, но зато как рада я, когда придёт его письмо.

Нужно идти в школу. Завтра будут испытания: в 6 классе вечерней школы устно русский язык и в 7-ом – изложение. Так не хочется идти. Кажется, никогда так не было. Я работаю в вечерней смене так халатно, что если эти выпуски провалят нас всех, то это должно быть. Все такие лодыри и гуляки: на уме гуляния, а не уроки.

22 сентября 1944 года.

Кто бы был сейчас в моем положении. Столько работы. Нужно копать картошку, нужно перебираться, нужно готовиться к урокам, да ещё к этому вечерняя смена и репетиции. Когда готовиться к сдаче? Совсем нет времени. Да ещё все уговаривают ехать сдавать, да разве можно ехать. Это просто ехать на счастье, на авось. Ведь нет раздела по любому предмету, чтобы я его хоть немного знала. Просто ещё не знаю даже, куда ехать сдавать: на географический, исторический или естественный. Тамара зовёт на естественный. Да разве смогу, когда совершенно не знаю химии! И жизнь такая скучная, скучная, и ни одного письма и случая за все это время.

24 ноября 1944 года.

Последний день! Ведь последний день мы все вместе. Завтра утром Мишка с котомкой отправится в Рузу. Как жаль. Вчера я не чувствовала тоски, а сегодня её прилив снова с большой силой овладел мной.

Вчера так хорошо провели вечер. Были на детском кино, а потом пошли к Вере и выпили там литр вина. Мы сидели обнявшись, Катя, я и Миша, возились, болтали, я унимала Тамару. Бедная, как она страдает. Видно, она любила Ваняшу! Какой Миша интересный. Ведь он совершенно иной на улице. Мы почти не знакомы с ним при встречах, а дома он другой. Какой-то ласковый, как котёнок. В нем совершенно все детское. Он сдержан.

Сейчас пойду в кино. Пойдут все.

Получила второе письмо от Шурки. По его подсчётам, он должен уже получить ответ, а я только сегодня отослала. Какой я видела сон сегодня. Ехала я куда-то на машине. Когда я вошла, меня спросили, как моя фамилия, и после ответа мужчина меня указал на угол, где меня кто-то спрашивал. Я обернулась и сначала не узнала, но потом узнала, бросилась к Шурке, протягивая руки. Он вскочил с радостью и заплакал, а я пальцем смахивала слезы. Все это было так быстро. Я не успела ничего спросить и проснулась как-то тревожно.

К чему приведёт наша переписка? Если все правда, что он пишет, то для него плохо. А что меня тоже так волнует?

Я ему написала: «Неужели я начинаю увлекаться? Это плохо. Свобода лучше».

Я опустила то письмо. Сейчас напишу ещё. Я сама не в силах анализировать себя. Я так жду писем от Прищепы. Вот тот уже ни за что не напишет так, а мне так хочется. Может быть, я из-за этого и жду писем. Сижу и никак не начну писать письмо.

5 декабря 1944 года.

Вчера исполнилось 20 лет.

Прошло уже 20 лет нашей жизни, а что мы видели? Что? Кроме горя и трудностей в нашей молодости ничего не было.

Так плохо прошёл вчерашний день. Говорят, весь год будет такой. Да, может и быть таким. По-моему, мы здесь не уживёмся. Так трудно все сейчас переносится.

Жду писем от Шурки. Я думаю, что узнаю его в его будущем письме. Скоро должно быть. Но мне все эти увлечения не нравятся. Чего мне хочется, то есть, чтобы написал мне кто, того не будет никогда. Все сны, видно, справедливы. Я больше не получу от Степана писем. Я уже забываю о нем.

Недавно Катя получила от Миши письмо. Он был в Орехове-Зуеве. Домой не написал. Видно, дружба для него дороже дома. Постепенно все затуманивается.

В школу к нам направили военруком какого-то Митрофана. Он побыл несколько часов и удрал. Все, его нет, видно, испугался.

Мама прислала поздравительную телеграмму, а сама не едет.

Нужно идти уже в школу.

21 февраля 1945 года.

Пролетел районный смотр художественной самодеятельности. Наши заняли первое место и получили первую премию 500 рублей. В обратной дороге случилось большое несчастье. У Витьки Исакова пропал его мешок с хорошими хромовыми сапогами и брюками. Я так волновалась за него. Кажется, все обошлось более мирным путём. А в остальном все было весело и хорошо. Мы были в центре внимания. Немного сплоховали с пьесками, да все сгладилось. Я сейчас жалею, что не было нашего «Женского засилья».

В клубе поругалась с пьяным лейтенантом. Виделись и крупно разговаривали с Лилейкиным. Вовка стал немного привыкать к школе. Как мне хочется научиться выстукивать. Попросить если его? В общем, как будет дальше.

Сегодня он сделал заголовок к стенгазете. Очень хорошо. Валя Лукьянова приглашает нас на вечер. Только где-нибудь достать вина. Удастся ли это?

Завтра педсовет и мой доклад. Как я боюсь. Я не знаю, что даже и говорить по своей теме. Ладно, если бы привыкли, а то сразу с места в карьер.

Сегодня видела во сне Шурку Павлова. Где он? Почему он опять не пишет? Сон возобновил желание получать письма. Их нет уже больше месяца. Пока эти дни жить было не скучно. Только на душе доклад. Скорей бы проходил этот день.

Тамара все ещё болеет.

1 марта 1945 года

Уже второй час ночи. Только сейчас пришла от Валентины Павловны. Тамара едет завтра в Рузу. Нужно было давно уже написать протокол выступлений, а я все не писала. Пришлось сегодня после педсовета сидеть и писать. Был методический четверг. Должен быть доклад Раисы, но она не пришла. Сидели и докладывали с мест. Крыли опять всех. Мы решили с Тамаркой ехать в институт, только не в педагогический.

Сегодня был Гриша Литвинов в школе, говорит, что пришёл проститься. Мы ему советовали оформить больничный лист, но он не хочет брать на совесть лишнюю прогулку. Наверное, завтра уедет в свой Киев. Сказал, что если он устроится работать в Киеве, то обязательно пришлёт нам вызовы на работу туда. И то дело. Вторая возможность быть на Украине.

Вовка, говорят, бросил ходить с Лидой. Немного привыкает к нашей среде. Уже два раза они репетируют «Юбилей».

Ведь скоро и 8 марта. А жизнь в остальном течёт по-старому.

7 апреля 1945 года. Суббота.

Сегодня большой праздник, Благовещенье. Поэтому мама у нас ничего не делает. У меня тоже праздное настроение. Все эти дни каникул месили вечерами грязь, шествуя на репетиции. Репетируем и готовим к конференции «Тёща в дом, все вверх дном». Я не участвую. Играют: Вовка — дядя, Толька — муж, Тамара А. — жена, Клава — тёща и Катя — горничная. Меня заставили суфлировать. Сначала было хотели готовить «Урок вежливости» и «До свиданья». «До свиданья» должны были играть мы с Вовкой. С этой пьеской целая долгая история. Там нужно целоваться. Разве можно???

Мой каприз удовлетворен, она отложена, но после этого мне так хочется готовить её. Конечно, не обошлось без колкостей со стороны Тамары, которая, после того, как я отошла от Вовки, когда он должен был обнимать меня, заявила, что я на самом деле хочу целоваться. Ну что ж!

А сейчас так жаль Вовку. Ведь его вызвали в военкомат на комиссию. Вчера, когда он сказал об этом, стало так грустно. Я сказала, что очень жаль, но отвернулась от него, чтобы он не видел лица. Верно, дело было вечером. Он ответил, что это неправда, потому что я отвернулась. Все-таки прощались за руку.

Я дурю все это время, потому что он мне нравится. Недаром меня и задевают больше всех.

Анна Исаковна лежит в больнице. Что у неё, неизвестно, но что-что-то серьёзное. Нужно сегодня сходить.

В последнее время порядочно читала. Прочла: «Моя семья», «Большая семья», «Наталья Тарпова», «Спекулянты» Синклера, «Сильна, как смерть» Мопассана, читаю «Путешествие Амундсена» и «Дмитрий Донской». Верно, все эти книги не уму, не сердцу не дали пользы, но все-таки интересно.

И последнее событие — получила от Витьки Лелиного письмо с любовными стишками. Написала тут же нравоучительный ответ, советуя не заниматься такими глупостями.

Такого содержания письмо — пятое по счету. От Шурки Ляпакина, от Юры, от Пети Викторова, от Шурки Павлова — самые горячие, и от него. Но что толку?..

22 апреля 1945 года. Воскресенье.

Что случилось вчера. Разве можно это когда-нибудь забыть. Нет, нет. Но неужели то, что я так боялась, случилось со мной? Неужели я по-настоящему увлеклась? Нет, это не должно быть. Нужно взять себя в руки. Я села писать сейчас только для того, чтобы немного успокоиться. Что творится у меня сейчас на душе. Эх, кто бы только знал. Я рассказала все Кате, но мне её стыдно, и я сейчас каюсь. Неужели все кончится на этом вечере? Нет, этого не должно быть. Я постараюсь написать все, все, что было.

Ещё позавчера мы ходили провожать Тамару. Ходила я и Вовка. О чем мы говорили по дороге, я не помню, да вообще эти разговоры не передашь, их нужно просто пережить и почувствовать. Было так хорошо идти обратно. Луна сияла. Ночь была тихая, но сравнительно холодная. У меня от свежести и от волнения дорожало все внутри. Мы шли сравнительно быстро. Одна рука была у меня на плече. А вчера? Вчера сидели сначала в учительской, потом пошли к Анне Исаковне. Мы шли туда все вместе. Вовка вспоминал, какое было Колюбакино до войны, Тамара ему помогала в этом, а мы с Катей давали свои суждения и слушали. Пришли в больницу, когда уже стало темнеть. Анна Исааковна чувствует себя сравнительно хорошо. Конечно, сказывается тяжёлая болезнь. Она очень похудела, плохо слышит, но все, все такая болтушка. Вовке сказала, что он влюблён и поэтому худеет, но это, говорит, зря, потому что его любовь пользуется взаимностью. Пока там стояли, озябли. Решили немного повозиться. Толкали друг друга в канаву. Конечно, мы трое против Вовки. Все-таки в конце концов спихнули его в канаву. Как мы шли оттуда? Я помню все великолепно, помню, но как описать? Было так хорошо вместе.

Катя с Тамарой шли впереди. Решили идти провожать Тамару. Немного сидели в учительской. Они ушли, а мы с Вовкой остались. Он стаскивал меня с дивана, но щадил, чтобы не сделать больно. Туда мы шли опять одни, и обратно Катя ушла домой, а я осталась. Целые два часа сидели в учительской в темноте. Я молчала и мечтала, закрыв глаза. Я чувствовала, с каким трудом он сдерживал себя. Но все-таки прорвался. Сначала он придумал стихотворение и заставил меня подбирать последнее слово. Сейчас постараюсь вспомнить этот отрывочек и записать.

Смотрю на тебя, и что же?

Прости за нескромность мою.

Мне кажется, будто…

О Боже!..

Я свой идеал узнаю.

Обязательно спрошу у него. Я подобрала этот «идеал» сразу, но не говорила. И только после того, как он расплакался, сказала. Плакал-то он не от того, что я не сказала ему слово. Нет. Он сказал, что я ему не верю.

Какая я нехорошая была вчера. Мне нужно было рассердиться два раза на него, а я. Мне было так хорошо. Но какой у него был голос. Я ещё не видела большей душевной борьбы, как тут. Только он говорил, что я холодная, что готова уснуть, когда так горько от этого у него на душе.

Я пока не ругаю себя. Но неужели он просто смеялся. Неужели это все была игра. Так больно думать, но я думаю. На прощание предложил сыграть «До свидания» к маю. Что-то будет дальше?

6 мая 1945 года.

Сегодня Пасха. У всех такое весёлое настроение, а у меня?.. Мне хочется плакать. 4 числа Вовка уехал в Москву, даже не простившись. Он иногда спрашивал, как бы я поступила в некоторых случаях. На этот раз я ему отвечу или, вернее, ответила бы, потому что постараюсь порвать все, что так бы не поступила. Сколько горечи для меня в этих моих словах. Именно только для меня, потому что они другим чужды и неприятны.

Сегодня я узнала от Клавы, что у него семинар только с сегодняшнего дня. Это ещё раз подчёркивает моё решение и ответ. Я стараюсь понять, что я переживаю сейчас, но не могу сделать этого полностью. Так болит сердце, куда-то рвётся, такая пустота кругом, мне так скучно. И это только при первой для меня неприятности. Как я была права, доказывая Шурке свою правоту. Да, свобода! Свобода, ты лучше всего на свете. По моей натуре трудно увлекаться. Слишком трудно все переносится.

Я виню себя за мой поступок в последний вечер. Мне нравилось дразнить его. Может быть, это жестоко, но я это делала слегка, нежно, если так можно сказать. Он подарил мне брошку. Маленького негритенка. Он показал мне её ещё днём, когда был в учительской. Когда он её покупал, были в магазине Валька Семёнова и Березуев. Всё спрашивали его, для кого она предназначена. Я бы могла для шика щегольнуть в ней, но зачем это? Я не хочу, чтобы хоть кто-нибудь открыто видел мою благосклонность к нему. Не ту, что нельзя, как говорят, скрыть, а ту, что я могла доказать при всех. Это лучше будет для дальнейшего. Что думает он о дальнейшем. Очень часто в разговорах он затрагивает это, но я стараюсь перевести разговор. Как он ревниво относится к остальной молодежи. Я не забуду его взгляда у Тамары на вечере, когда Колька Иванов лез ко мне. Как часто напоминает он мне о существовании Шурки. Дёрнуло меня показать ему тогда конец письма. Что-то в этом роде было: «всегда твой раб». Он мне сказал, что он раб дважды. Но я забываю все его слова. Все они скрашены его поступком. Встреча покажет его отношение к этому, а пока я об этом судить не могу.

Как хочется мне его видеть. Я уверена, что он забыл все. Увлекается Москвой. Увидит Женю Тарасову. Может быть, будет жестоко ругать себя за наши встречи. Эх, если бы я могла точно читать сердца людей. Но, все-таки, как богата его натура чувствами, как не похож он на всех остальных людей из молодёжи. Именно таким-то вот и можно увлекаться. Иногда его поступки и гримасы вызывают только отвращение, но вся его фигура так дорога для меня. Именно сердце и богатая душа. Что скажет он, если, может быть, прочтёт эти строки? Что? Но я никогда не покажу эти листки. Да что в них читать вообще. Он тоже пишет. Как бы мне хотелось знать, что именно. Эгоизм полный, но что ж поделаешь, ведь я девушка. Ему непонятны иногда мои поступки, непонятна фраза о девичьей чести, которую ценят.

Сейчас видела, как пошли от Тамары Семёнов, Костя, Ляля, Вовка Лялин, Тамара. Идут, поют, а Семёнов играет на гитаре. Катя ушла, а я одна сижу дома. Так скучно и грустно, и некому высказать все, что накопилось у меня на душе за все эти дни. Для кого, может быть, «победа» была бы радостной, но для меня она принесла только сомнения и ряд душевных тревог. Опять невольно вспоминала о свободе. Да, именно о сердечной свободе, о свободе совести.

Сегодня у нас были Клава с Марусей. Крикнули в окно Тольку Белоусова. Он явился тут же, да ещё пришла Валя Лукьянова. Посидели, поговорили, поссорились с Толькой. Вот натура дурацкая. Что он за человек. Я его до сих пор не могу понять, а и не стараюсь делать это. Нужно сходить куда-нибудь, а то скука ужасная.

9 мая 1945 года.

Конец войне!

Я ещё сомневалась, какие у меня будут записи в этой новой тетради. Да ещё за все эти дни, описанные мною, не были такими и не будут.

Утро встретило нас большой радостью, но сколько слез было пролито именно в этот счастливый долгожданный момент.

Запишу все по порядку.

Вчера мы с Вовкой помирились. Он, видно, не очень задет моим поступком, а мне это, конечно, лучше. Тамара Федотова попросила сказать ему, чтобы принёс гитару, и мы все собрались вечером в учительской. Вчера первый день, начиная с мая, горело электричество. Сидели мы все в учительской и слушали, как Вовка пел и играл на гитаре. Были: Тамара, я, Клава, Вовка и Анна Исаковна. Мы немного с Клавой потанцевали, Анна Исаковна быстро ушла. Сидели одни и болтали, разбирая ребят, которые когда-то учились в школе. Вовка вздумал щекотать меня, а я ужасно боюсь. Тамара с Клавой — нет, и они за меня заступились. Вовка сам очень боится щекотки, так что мы его довели до ужасного вида. Он рассердился немного и сказал что-то резкое Клаве. Она тут же ушла. Тамара тоже быстро ушла от нас, так что мы остались с Вовкой одни. Электричество быстро у нас погасло, потому что перегорела лампочка. Он опять вздыхал, говорил, что не уступит меня никому, рассказал, как он ездил в Москву. Он говорит, что ему померещилась я, когда он спал с братом.

Господи! Неужели это все правда, что он говорит, но я не должна ему слепо верить. Что было для меня трудно переживать, сейчас кажется уже глупостью.

Мы досидели, наверное, до 4 часов утра.

Не знаю, сколько времени я спала, но только 20 минут 5 загудел гудок на заводе. Я тут же проснулась. Гудел, долго не останавливаясь. Тётя Феня бегала узнавать и ругала нас, что мы ещё спим. Это конец войне, которого так долго все ждали.

Таким образом, мне совсем не пришлось спать. Пришла Клава. Она долго плакала. Я знаю, ей жаль Володю. Мне жаль его не меньше, хотя я имею о нем представление только по рассказам Клавы. Его родители прислали вчера ей телеграмму: «будь предусмотрительна завтра». Значит, им уже было известно, что война окончена.

Клава ушла, и я немного ещё уснула. Пришли Алька Севостьянова и Надя Королева и велели идти к 8 в школу, но я пошла или, вернее, сумела пойти только в 9 часов. В школе поздравили с победой, и мы с Анной Исааковной расцеловались. Вот пока и все.

Время 40 минут 11.

Что будет дальше, запишу после.

Автобиография.

Платонова Екатерина Ивановна, родилась в 1924 году, 4 декабря, в городе Владимире Ивановской области. До семи лет жила в городе, а затем сначала в г. Покрове Московской области, а затем в Петушках Петушинского района Московской области.

В 1939 году окончила Петушинскую НСШ № 2 и поступила учиться в Покровское педучилище, находящееся в городе Покрове Орехово-Зуевского района Московской области. Окончила педучилище в 1942 году, и меня направили работать в Рузский район.

С августа 1942 года работаю в Колюбакинской НСШ Рузского района. Проживаю в настоящее время в посёлке Колюбакино. Член профсоюза с 1939 года. В апреле 41 года вступила в члены ВЛКСМ, сейчас являюсь секретарём комсомольской организации при Колюбакинской НСШ. Во время оккупации проживала в городе Покрове.