Когда малышка повернулась к нему лицом, он понял суть игры
Утопая по щиколотку в мокром песке, возле пенистой кромки прибоя во что-то играла белокурая семилетняя девочка, одетая в закрытый купальник кислотно-оранжевого цвета. Стороннему наблюдателю было сложно понять смысл её игры: девочка прижимала к глазу камушек размером с её собственный кулачок и, время от времени поворачиваясь вокруг своей оси, что-то рассматривала — или кого-то? — точно через стёклышко, линзу или подзорную трубу. Когда девочка что-то интересное обнаруживала, то озорно восклицала: «Он хороший… Она тоже хорошая!» — и свободной рукой указывала в том направлении, куда смотрела; а иногда замирала и пугливо вскрикивала: «А этот дядька — плохой!.. А она… фу! Фу! Бабка-ёжка!»
Рядом, в тени широкого зонта, сидели её родители — оба, как на подбор, крупные и упитанные. Они без конца что-то жевали — кушали принесённую с собой домашнюю еду, разложенную на полотенце, и запивали её тёмным пивом прямо из горлышка полуторалитровой баклажки, которую по очереди передавали друг другу. Мама всё время пыталась накормить свою дочь, вполне не худышку, и каждые пять минут предлагала ей скушать то одно, то другое, на что девочка недовольно реагировала, брезгливо корча лицо.
— Не стой на солнце, Марина! — беспокоилась мать. — Иди, сядь сюда, под зонтик.
Игнорируя предостережения матери, она приподнялась на цыпочках и, не убирая камушек от лица, хотела развернуться, но потеряла равновесие и чуть не упала, но удержалась, прыгая на одной ножке, и продолжила игру.
— Мама, там плохой дядя! — завопила дочь.
Родители посмотрели в том направлении, куда смотрела Марина.
— Какой дядя? — подыграл малышке отец.
— Да вон же, там.
Девочка отвела руку с камушком от лица и посмотрела на отдыхающих невооружённым взглядом, пытаясь найти среди них того, «плохого», по её мнению, дядю. Но обнаружить его не сумела. Снова приложила камушек к глазу — плохой дядя как испарился. Затем переместила «бинокль» в сторону пляжных домиков и вскрикнула:
— Плохая тётя!
— Марина, во что играешь? — спросила родительница, отряхивая со своих бёдер шелуху от орешков.
— Там… Она ведьма, мама. — Девочка испуганно одёрнула руку с камушком от лица и прищурилась, пытаясь разглядеть страшную тётю в толпе. — Ой, её уже нету, куда-то делась. — И снова приложила к глазу камешек, и опять закричала: — О! Бабка-ёжка появилась! — и залезла под зонтик, прячась от злодейки.
— Что, некрасивую тётю увидела? Доча, лучше на, скушай конфетку, — мама протянула ей пакетик со сладостями. — Баба-Яга только в сказках.
— Не хочу! — отказалась малышка от конфет и стала вести наблюдение «из засады» — маминого туловища.
— А бутербродик?
— Не хочу.
Чуть позже, осмелев, девочка «гуськом» вылезла из-под зонта и, не поднимаясь, продолжила игру. Она крутилась на месте, сидя на корточках, и переводила взгляд от одного объекта к другому, пока не встретилась взглядом с молодым мужчиной. Он полулежал, приподнявшись на локтях, на резиновом коврике в пятнадцати метрах от неё и наблюдал за ней, улыбаясь. Рядом с ним, накрыв лицо белой панамой, лежала девушка. Девочка опустила камушек, чтобы лучше разглядеть любопытного мужчину и убедиться: точно ли он смотрит на неё или куда-то позади неё — на море?
Мужчина, которому неделю назад исполнилось двадцать девять лет, давно наблюдал за девчонкой, впрочем, не столько специально следил за ней, сколько потому, что она находилась напротив и невольно попадала в поле его зрения. Всё это время он пытался разгадать, во что она играет? И только теперь, когда малышка повернулась к нему лицом, он понял суть игры. Оказывается, посередине того камушка, с помощью которого она вела наблюдение, находилось маленькое отверстие. Когда их взгляды пересеклись, мужчина приподнял руку и поиграл пальцами в знак приветствия. Девочка смутилась, залезла под зонт и спряталась за мамой. Через несколько секунд выглянула из-под маминой подмышки. Заметив, что мужчина продолжает за ней следить, снова спряталась; потом опять выглянула — и спряталась. Когда в очередной раз девочка выглянула — на её лице играла улыбка. В ответ мужчина поднял руку и выполнил жест «о'кей», соединив кончики большого и указательного пальцев, и в образованное кольцо посмотрел на малышку.
— Попей сок, — мама всё пыталась уговорить дочь хоть что-то положить себе в рот.
— Не хочу.
Мужчина заёрзал — галька, хоть и мелкая, через покрывало врезалась в поясницу, и он перевернулся на живот. Но и в таком положении пролежал недолго — привстал, посмотрел на покрасневшие от загара плечи и грудь, бросил беглый взгляд на семейную пару, распивающую пиво, поймал встречный взгляд девочки — та продолжала с ним играть: улыбалась, хихикала и пряталась.
— На, съешь вот… — Родительница протянула к лицу ребёнка тонкую трубочку охотничьей колбаски и пока та зазевалась, улыбаясь мужчине, впихнула ей в ротик добрую треть. Дочь сначала сопротивлялась, возмущалась, пыталась выплюнуть её обратно, но — наверное, распробовав копчёный вкус — всё же подчинилась и откусила половину и принялась радостно жевать.
Как хорошо, когда вокруг — мир
«Как хорошо, когда вокруг — мир, — размышлял мужчина, глядя на девочку. В этот момент его охватила такая грусть, что хотелось заплакать. — Не надо сидеть в сырых окопах… особенно зимой, когда холодно… не надо менять привычный уклад жизни. Всегда б так: лежать на песочке и греться на солнышке».
Нынешним летом городские пляжи Одессы не пустовали: их официально — но с рекомендацией воздержаться от посещения — открыли в конце августа. Несмотря на ежедневные сигналы воздушной тревоги и запрет на купание — расставленные в акватории противоминные сети давно порвались и защиты никакой не представляли, — соскучившийся по морю народ хлынул в курортный город из близлежащих городов и соседней Молдавии. Одесситов, привыкших к прилётам и взрывам, таблички с надписью «Мины», установленные на некоторых пляжах, давно не пугали. Бесстрашные люди приходили отдыхать целыми семьями, даже с маленькими детьми, надеясь на «авось».
— Пройдёмся, Лиз? — предложил мужчина жене. В ответ — покачивание широкополой пляжной панамы с бумажным цветочком, пришитым сбоку, что означало — нет.
Он знал, что Лиза ждала звонок от подруги, и потому не стал её уговаривать: общение с Катькой ей дороже, чем пляж или ровный загар на теле.
Тут же прозвучал рингтон.
— О, Катька! — воскликнула девушка, обрадованная так, будто Катька должна сообщить ей о крупном выигрыше в лотерею, и, не снимая с лица панаму, протянула руку, нащупала мобильник под сумкой, просунула его под полы шляпы и заверещала:
— Кать! Ну, привет, дорогая! Где пропала?..
Мужчина с досадой вздохнул: «Это на долго».
— Та загораю, дорогая… Паша рядом… Хорошо… — Тебе от Кати привет, — обратилась она к мужу. — Ага, Катюха, ну, рассказывай, как ты… Кстати, тогда не спросила: расскажи, где нашла такую работу? Или по знакомству?.. Не хитри! А что за благотворительность?.. Ну, молодчина, нигде не пропадёшь… Да что — мы! Мы пока здесь. Отдыхаем… так сказать. Ну, надеемся, может, устаканится, пока будем здесь… Не, не передумал… Не знаю, но он не хочет, говорит, что, может, пронесёт и не попадёт под призыв. Пока молодняк забирают… Да, да… Боюсь, конечно, что ты — сплюнь, Кать!.. Я-то хочу… Да хоть завтра. Паша предлагает подождать… Ну, а как у вас? Как относятся к нашим?.. Чё так?.. Ну, свиньи, они везде найдутся. Позорят только нас. А так, говоришь, нормально?.. Ну и, слава Богу! Степан как?.. Ого!.. Понятно, на халяву и уксус сладкий. Как я завидую вам, Кать…
— Пойду, пройдусь, — буркнул Павел, зная, что жена уже его не слышит. Он поднялся с коврика, отряхнул ноги от песка, обул шлёпки, взял в охапку бриджи и рубашку и направился к выходу из пляжа.
— Давай, хорошо, — дала знать Лиза из-под панамы и продолжила диалог с подругой: — Это я Паше… Ага… Ага… Паша? Ясное дело, переживает… Не-е, не хочет. Расстроенный, плохо спит… Да вот никак не могу уговорить, Кать. Может хоть твой убедит… не знаю. Не слушает меня, тенью ходит… Да, да… Какое там настроение, Кать… Как начинаю об этом разговор, он отмахивается и уходит… Нет, не пьёт, ни капельки…
Голос Лизы растворился в гомоне отдыхающих и музыке, льющейся из кафешек.
Абсурдно: жили вместе, работали вместе, семьи создавали общие, и вдруг — враги
Павел маялся: ему наскучило валяться без дела, жарясь под солнцем. Прошла неделя, как они приехали — вернее, сбежали сюда из Житомира, — а до сих пор толком не видели город: не гуляют, не посещают достопримечательности, только отель — пляж — отель. Противно. Во время безделья у него появляются дурные мысли, и тогда он начинает размышлять, думать эти мысли, накручивать себе что-то, отчего, в итоге, его одолевает такая гнетущая тоска, такая тревога, что ни спать, ни даже жить не хочется. Лучше где-то ходить, смотреть на что-то, чем-то отвлекаться… Так нет же, — лень ей, Лизке, лишний раз задницу поднять.
Павел поднялся на набережную и неспешно пошёл в сторону центра. Быть в Одессе и не пройтись по Потёмкинской лестнице — это грех, считал он. Сколько исторических — и просто красивых — мест в родной стране, так нет же, всем мюнхены да франции подавай, — это Павел мысленно обращался в адрес жены и её сбежавших от войны в Европу подруг. Лизка, она ж, как только началась война, кроме как о Мюнхене, ни о чём больше не думает. Талдычит и талдычит одно, уже все уши прожужжала: уговаривает его уехать в Германию. Навсегда. А всё из-за Катьки, подружки: та первой подала пример: сбежала с мужем и детьми в Германию и теперь без конца звонит Лизке, жизнью своей роскошной хвастается. И надо ж так: беженка, а умудряется деньги грести лопатой — зарабатывает на какой-то благотворительности в пользу украинской армии и на нужды обедневших сограждан, которые остались здесь и лишились крова. Мудрая девка, нигде не пропадёт. Вот и тянет теперь их за собой. Но всё бы ничего, — хвастает, и пусть хвастает и зовёт к себе, — если бы, болтливая, не стращала жену, не пугала её и не каркала о том, мол, что дотянут они с Лизкой резину, пока не загребут его в армию и не отправят на фронт, где убьют. Вот что злило Пашку.
Понятное дело, Лизка живёт на нервах. А ему не то что бы совсем не хочется в Мюнхен, он просто не понимает — зачем драпать из родной страны в чужие земли, тем более, сейчас, когда никакой опасности, в общем-то, серьёзной нет, и можно вполне спокойно переждать ещё маленько: месяц здесь, в Одессе, другой — у бабули в Черниговской области, а там, смотри, и войне конец.
Он шёл по извилистой Трассе здоровья в сторону парка Тараса Шевченко. Места здесь красивые, кругом всё в зелени. Но красоту эту Павел не замечал, потому что в его голове бушевали всякие мысли, и в этот момент он размышлял о политической ситуации в стране. То, что русские напали — неоспоримо плохо. Но отчего тогда у него нет лютой злости на братьев-славян, почему? «Как же так, — который раз он задавался вопросом, — на нашу страну, вроде как, напали, а желания защищать свою родину от врага ни у него, ни у большинства — нет. Да и чудно как-то, даже абсурдно: жили вместе, работали вместе, семьи создавали общие, и вдруг — враги».
Как он не старался вызвать у себя ненависть ко всему русскому, ничего не получалось — ну не возникает у него даже мизерной неприязни к России, хоть ты убей. Он проклинает не столько тех, кто заварил эту кашу, сколько саму войну. Нежелание участвовать в ней его гнетёт и делает несчастливым. И вроде видишь разрушенные ракетными попаданиями дома, слышишь вой сирены воздушной тревоги, но живёшь, точно на другой планете: всё равно не верится, что идёт война и гибнут парни. Умирают, по большому счёту, ни за что. Вообще, эта война казалась Павлу странной. Люди гуляют — к примеру, здесь, в Одессе, — веселятся, нежатся на солнышке, живут вполне мирной жизнью, — а где-то в окопах...
«А может, всё это враньё, — обнадёживал себя Павел, — которое передают в новостях? Ведь сколько выкладывают фейков в интернете, сколько разоблачений? Что, если и правда всё не так, как есть на самом деле? Кому верить?»
Павел верил своему сердцу. А оно подсказывало молодому человеку, что избежит он страшной участи — не попадёт на фронт. Почему-то внутренне он был уверен, что воевать ни за что не будет… «Я не трус, — говорил он себе, — просто хочу жить. Жить в мире. Хочу покой, какой был прежде. Но отчего боюсь, почему бегаю и прячусь как крыса?.. Нет, нет, ни за что не стану воевать… А если поймают? Нет, всё равно не пойду… уж лучше… Да что я заладил! Не быть этому. Надо просто не думать об этом. Всё наладиться, всё будет хорошо. Надо верить».
Вот если бы другая война… как та, Великая Отечественная, когда люди за правое дело
Павел свернул в переулок, загороженный противотанковыми «ежами» и мешками с песком, поднялся до перекрёстка и вышел на Французский бульвар. Впереди, в двух кварталах выше, кто-то громко ругался и буянил: слышались мужские и женские голоса. А через время из двора выбежал парень помчался навстречу Павлу, за ним вдогонку — трое крепких мужчин, за которыми, прихрамывая на одну ногу, бежала женщина. Павел прижался спиной к ограде, пропуская погоню мимо себя.
— Помогите, люди! — кричала женщина, тщетно пытаясь догнать убегавших. — Остановите иродов! Он у меня слабый, хронический… Помогите!»
Павел некоторое время стоял, как вкопанный, наблюдая за погоней, пока военкоматчики не скрылись за поворотом, и только потом продолжил движение, с опаской оглядываясь назад. Сцена, свидетелем которой он оказался, привела его в ещё большее уныние. Его чересчур богатое воображение и впечатлительность, в последнее время острая, заставили сразу примерить увиденное на себя: он живо представил, как сам попадает в лапы сотрудников ТЦК, как они скручивают ему руки за спину и валят на землю лицом вниз на виду у сочувствующих людей, а потом тащат по земле к автофургону и запихивают его туда, чтобы увезти на фронт…
«Бред какой-то! Народ не желает воевать, а его заставляют, — разговаривал он сам с собой. — Люди не хотят защищать свою страну от врага, напавшего на неё… Почему? Он не один такой. Многие тоже не видят смысла. Что, если русские правы, и поделом нам — сами хороши, что превратились в таких… Что-то здесь не так, ей-богу, не так. Не до такой же степени мы трусливы, чтобы не понимать: если страна в опасности, её надобно защищать, а не драпать в европы и америки, надеясь, что страну защитит хтось другой. Идти на войну ты должен — даже обязан! — самостоятельно. Как можно силком заставить человека защищать свой дом, свою семью? Такой человек, — какой с него патриот! В таком гражданине нет никаких ценностей — это предатель. Бред какой-то! Либо мы люди без рода и племени, утратившие достоинство и чувство родины, либо — овцы».
К Павлу полезли новые мысли: он начал искать оправдание своей трусости. Ну да, да, пусть он боится войны, — а кто ж её не боится? — хотя сам не из трусливых, но признаться, даже себе, в своей боязни ему стыдно; он и с Лизкой-то старается о войне не говорить, а если и говорить, то как можно реже. И дело тут, скорее, не в боязни перед смертью, а из-за страха, что можно помереть напрасно. Вот если бы другая война… как та, Великая Отечественная, когда люди за правое дело… когда все вместе: и туркмены, и украинцы, и белорусы, и якуты — вот тогда другое дело. Что-то ему подсказывало: не та это война, вовсе не та.
Последние дни лета в Одессе выдались душные и жаркие. А в парке Шевченко под пышными кронами дубов, тополей и акации царила ободряющая прохлада. Здесь было людно: гуляли мамы с колясками, отдыхали на скамейках пенсионеры, влюблённые парочки в обнимку нарезали круги по аллеям. На лужайке между кустов, в ярком пятне солнечного света, веселилась молодёжь: ребята и девчата выпивали, танцевали под песни шансона и нескромно изливали националистические призывы вперемежку с браными словами, не стесняясь того, что находятся в общественном месте.
Павел сбавил шаг, наблюдая за счастливыми и беззаботными молодыми людьми. Каждый очередной тост подростки сопровождали словами: «Слава Украине!» Мужчина остановился и погрузился в раздумья. Он смотрел сквозь компанию подростков в никуда и вёл диалог со своим внутренним «Я»: «Вот они — и таких много! — почему-то не боятся, а радуются войне и верят, что русские — враги!»
— Эй, мужик! — позвал Павла один из молодчиков с бритой наголо головой и с чёрными от татуировок руками. — Слава Украине!
Павел вернулся из астрала и стал озираться по сторонам, смущаясь своего поведения: «Совсем себя не контролирую: таращусь на незнакомых людей, как дурак». Быть избитым или покалеченным ему, понятное дело, не хотелось, — молодёжь принадлежала к радикальному сообществу, — и, прежде, чем ретироваться, он поспешил хоть как-то отреагировать: кивнул в знак солидарности с ними, а потом невысоко и неуверенно — испытывая мерзопакостное чувство — поднял в приветствии левую руку. Юная особа с фиолетовыми волосами и размазанной под глазами чёрной тушью кокетливо поманила его к себе рукой, но Павел отвернулся и быстро зашагал прочь, от греха подальше. Поражала смелость юнцов: они не драпают за рубеж, а преспокойно веселятся в парке на виду у всех и нисколечко не боятся, что их в любой момент могут загрести сотрудники военкомата и отправить на фронт.
В районе стадиона «Черноморец» количество людей выросло вдвое: ведь через парк к морю ведёт дорога на пляжи «Ланжерон» и «Отрада». Отовсюду звучала современная музыка; в репертуаре радиостанций большей частью преобладали песни на военную тему (чтоб не расслаблялись и не забывали). «Что ж, жизнь идёт своим чередом. Народ — страна — отдыхает! И будто ничего такого жуткого в нашем государстве не происходит. Война, она ж… это… где-то там, а тут — благодать».
Музыка и веселье начинали раздражать Павла. На востоке гибнут солдаты — какая тут музыка, какие могут быть танцы! Он вглядывался в довольные, беззаботные, сытые и не грустные лица прохожих, и не обнаруживал в них ни тревоги, ни страха. И сам собой напрашивался вывод: а может никакой войны, судя по настроению людей в Одессе, и в помине нет.
«Ну не должно так? — негодовал он. — Ведь коль идёт война, то человек не должен оставаться спокойным и жить как ни в чём не бывало: не до веселья ему тогда, не до купания, не до обжираловки и не до спокойного сна. Где же ты, угрызение совести?»
Павел покинул парк и пошёл по улице Нахимова. Из распахнутых настежь окон на втором этаже пятиэтажного дома послышались крики — по-видимому, ругались муж с женой — и надрывный плач малыша. Разве есть что-то хуже войны? Из-за чего можно так ругаться? Они вполне мирно живут в почти мирном городе, в то время как треть их страны захвачена лютыми врагами! Зачем ругаться?
На самом деле Одесса не вызывала восторга. Малолюдность, забитые фанерой и досками витрины магазинов, пустующие квартиры в домах, — всё это приводило в уныние. Не таким представлялся этот город, как в телевизионных передачах и фильмах: не весёлым, не солнечным
Шагая по Карантинному переулку, Павел замешкался — туда ли он идёт? — и остановил прохожего, чтобы спросить, как пройти к Потёмкинской лестнице. Отзывчивый мужчина — как и все одесситы — указал направление. Слава богу, он двигался правильно — впереди, в пяти минутах ходьбы, находился Стамбульский парк, а за ним верхняя площадка Потёмкинской лестницы.
На выходе из парка стоял парень, совсем молодой, лет двадцать, не больше, опёршись на костыли, — у него не было правой ноги, — и просил милостыню. Одет он был в гражданскую одежду, но ни у кого не вызывало сомнения, что парень недавно вернулся с фронта. Павел на долю секунды остановился — ему захотелось обойти калеку. Но было поздно менять маршрут, так как инвалид уже смотрел на него, да с такой жалостью, что больше ничего не оставалось, кроме как ускорить шаг и пройти мимо, опустив голову. Павлу не хотелось встретиться с осуждающим взглядом калеки, который, наверняка, про себя подумает: «Что, мужик, как живётся тебе? Море тёплое? Жена красивая?»
Может, Куриный Бог услышит его молитвы и исполнит мечту
И вот памятник Дюку де Ришелье. Поблизости работала ретро-карусель: под средневековую мелодию шарманки двое ребятишек кружились на ней, сидя верхом на жирафе и зебре.
Павел огляделся по сторонам, определяя, где лестница, и увидел палатку с вывеской «Сувениры». «Загляну-ка, посмотрю», — и мужчина направился к павильону. Большинство сувенирных товаров посвящены были войне: значки, шевроны, медали, погоны, натовские и штатовские флажки, шлемы, противогазы, предметы посуды с изображением военных и портретами нацистских лидеров. Павел не стал тут задерживаться и перешёл к стеллажам с мирными сувенирами: ведь куда более радовали глаз привычные изделия из ракушек, камушек, дерева, сувениры на морскую тематику и историю города. Люди толпились у прилавков: женщины расспрашивали продавцов о кремах и настойках из трав, дети просили родителей купить им магнитики с видами города и моря, кто-то крутил в руках сувенирные авторучки с плавающим внутри колпачка теплоходами; а кто-то прикладывал к уху раковину, слушая шум прибоя.
Двигаясь вдоль стеллажей, Павел нечаянно задел головой — чуть не поцарапав кончик уха — подвешенную к перекладине под крышей связку камней, нанизанных на верёвку. Раскачивающуюся связку он остановил рукой. «Пемза, что ли?» — почёсывая ухо, решил Павел, но, присмотревшись, не нашёл с пемзой сходства — это были другие виды камней. Необычные камушки небольшого размера и разные по цвету заинтересовали его, и он погладил несколько камней, пытаясь понять, что в них такого сувенирного, или экзотического, или ценного? С виду — обычные голыши, которых тьма тьмущая на берегу. Зачем платить деньги за то, что можно бесплатно подобрать на пляже, стоит только спуститься по знаменитой лестнице к побережью и наклонить туловище. Тут он вспомнил про Потёмкинскую лестницу и уже хотел было развернуться и уйти, как прокуренный и хриплый голос продавщицы задержал его:
— Недорого, берите, и вам повезёт, молодой человек! Амулет найден на Собачьем пляже. Молодой человек, молодой человек, вам сколько камней?
Павел повернулся на голос.
— Вы мне?
— Вы обязательно должны иметь такой камень, — продавщица взгромоздилась на табуретку и стала снимать одну из связок камней.
— А что это?
— Ах, вы не в курсе? — обрадованная, она спустилась и протянула связку, точно связку с сушками. — Это оберег такой, магический камень. Его ещё называют Око Бога, а в народе — Куриный бог. Возьмите, и он принесёт вам счастье.
— Мы вам расскажем, как активировать силу камня, как хранить и использовать его, — присоединился к женщине её коллега мужчина. — Слова заговора — в подарок. Без нужных слов не получится.
— Почему? — переспросил Павел, трогая протянутый ему серый камушек с… И тут его будто осенило, как ледяной водой окатило: он вспомнил девочку на пляже, которая играла с точно таким же камнем с отверстием.
— Любое ваше желание исполнится, если правильно использовать этот камень. Вам какой цвет нравится? — продолжала уговаривать продавец. — Тут и от цвета зависит.
Павел не мог решиться на покупку этих обычных с виду камней. «Что, если это обман? Какая ещё магия? Смешно даже. Хотя… Да нет, глупости это…»
— Правда, что ли? — не понятно зачем спросил он, когда и так известно, что продавец никогда не ответит «нет».
— Эх, ещё как! Придёте домой, загуглите «куриный камень» — сами поймёте.
Поддаваясь гипнотическим уговорам ушлых продавцов, он готов был расстаться с мелочью, но не столько из-за того, чтобы себя порадовать безделушкой, сколько выручить продавцов и удовлетворить их патологическое желание продать хоть что-нибудь.
— Н-нет, я подумаю… Возможно, в следующий раз… Завтра. — Всё-таки Павел не решился на покупку, и хотел только развернуться и уйти, пока его окончательно не уговорили приобрести фигню, как позади себя услышал тихий женский голос:
— Молодой человек, — Павел обернулся: это была старушка, — куриный камень надо найти самому. Только такой, созданный морем, он будет обладать силой. — Шепелявя беззубым ртом, поясняла она. — Не купить, а найти самому. Иначе, он останется обычным камнем, какими усыпано побережье. Не покупайтесь на эти, так называемые, «сувениры», продырявленные вручную. Найдите свой камень сами, — женщина прищурилась и улыбнулась, — а может, камень сам вас найдёт.
Слова старухи, в отличие от хвалебных слов продавцов, подействовали на Павла магически: у него всё внутри взбудоражилось, а ум прояснился, и он почувствовал себя несколько увереннее и смелее. Пока ещё он не понимал, отчего вдруг возникли такие ощущения, но отказаться от них, успокаивающих и обнадёживающих, он не хотел. Его одолело любопытство: что это за диковина такая? Никогда не слышал об этом. Не желая упустить предоставленную возможность получить более подробные сведения о камне, он поспешил расспросить бабушку:
— А в чём секрет, скажите, пожалуйста? Что за камни? Почему их покупают?
Женщина взяла мужчину под руку и стала отводить в сторону от павильона.
— Эй, дамочка! — крикнул ей вдогонку продавец мужчина. — А ну, кишь отсюда! Чего муть наводишь? Пугаешь покупателей! Давай, иди себе куда шла… Не слушай её, парень, она тебе наговорит… А тебя, чертовка, чтобы не видел здесь больше!
Она повела его в направлении верхней площадки Потёмкинской лестницы, что крайне удивило Павла: «Откуда она знает, куда я собирался идти?» — а когда они оказались в звуковой недосягаемости от продавцов из сувенирной лавки, старуха поведала о магических свойствах камня под смешным названием Куриный Бог, о его силе, возможностях и о связанном с камнем народном поверье.
— Запомни, ты должен сам найти такой камень и ни с кем не делиться своей находкой, особенно, желаниями, которые загадаешь. Только тогда он будет твоим оберегом от всех несчастий и неудач. Заклинание произноси от чистого сердца, а после, в нужном месте храни, и тогда, сынок, твоё желание точно исполнится.
— Моё желание… этот голыш… да ладно! — усмехнулся Павел, хотя в душе ему хотелось верить в чудо.
— Сынок, не всё так просто, но и сложного тут нет ничего. Что не понятно будет, спроси в интернете. Скажу лишь одно: при ясной погоде посмотри на рассвет сквозь отверстие в камне и загадай желание, но только тихо, так, чтобы никого рядом не было — не услышали чтоб. Если сделаешь всё правильно… поверь, всё сбудется.
Павел представил подобную сцену: он загадывает камню желание, глядя на солнце через дырочку в нём, и с усмешкой покачал головой: «Господи, что со мной, куда я качусь?»
— Только сам найди куриный камень, не покупай, — повторила дама и ушла, растворившись в людской толпе.
Некоторое время Павел стоял неподвижно в полном недоумении, анализируя сказанное старушкой, и стеклянным взглядом смотрел на проходящих мимо людей; на здания вокруг. Затем, как бы придя в себя, поднял голову и посмотрел на небо: голубое, ясное, без единого облачка — мирное; обернулся и бросил взгляд на павильон — на связки камней… и у него вдруг зародилась идея! Он поспешил к лестнице н начал торопливо по ней спускаться. Внизу обернулся и посмотрел наверх, фиксируя в памяти знаменитую достопримечательность, после чего быстро — почти бегом — пошёл по Приморской улице обратно, в сторону пляжа «Дельфин». «Над будет спросить Лизку: знает ли она что-нибудь про камень?»
Но на том месте, где они загорали, теперь лежали другие люди — Лизки не было. Павел некоторое время искал знакомую фигуру среди купающихся и покидающих пляж людей, искал белый цветочек, пришитый на пляжной шляпе, но тщетно. Нервно достал из кармана мобильник и набрал её номер.
— Ало? — ответила она. — Я в отеле.
— А я тут ищу тебя на пляже…
— Жарко… Я ушла. И в туалет приспичило. А тебя где носит?
— Да так… Слышишь, Лиз, а ты…
— Когда придёшь?
— …про куриные камни что-нибудь знаешь?
— Чего-о?
— Ну, про эти, как их там… куриный бог их называют. Такие… с дырками.
Молчание.
— Так знаешь или нет?
— Знаешь, знаешь, — вздохнула она. — Сувенир купил?
— Н-нет… Просто увидел. Хотел узнать, правду говорят, что они… это, типа волшебные…
— Да бог с ними! Камни как камни. Типа талисмана, не больше. Тебе-то что? Не забивай голову. Давай, приходи, я уже проголодалась. Опять народу будет, не протолкнёшься, и всё самое вкусное сожрут.
— Не, я останусь на пляже.
— Да ну тебя… Зачем?
— Надо кое-что…
— Смотри сам. Я собираюсь в столовую, — догоняй. — И повесила трубку.
Павел стоял посреди пляжа и смотрел на море. Он испытывал восторг.
— Что ж, больше ничего не остаётся… — произнёс он вслух и, взвесив все «за» и «против», твёрдо решил: — Будем искать куриный камень, — и пошёл вдоль берега.
Пошёл он не в сторону отеля, а туда, где заканчивается пляж — там больше камней. Он двигался, не торопясь, внимательно смотря себе под ноги. В нём пылало желание во что бы то ни стало найти этот камень с отверстием, и непременно — сегодня. «Куриный бог, куриный бог...» — безостановочно повторял он название, опасаясь, как бы не забыть его: «Куриный бог, куриный камень… ну, пожалуйста, найдись!»
Вскоре он покинул пляжную зону и вышел на необорудованный, дикий берег, усыпанный множеством камней, разных по размеру и форме. Он старался не упускать из виду ни один камушек; носком сланца раздвигал их и переворачивал, выискивая нужные — с отверстиями.
— Ну же, найдись ты, найдись, — шептал он.
Солнце клонилось к закату, и Павел переживал, что до темна не успеет найти куриный камень. Не хотелось бы тянуть с этим, пока есть азарт. Чем чёрт не шутит: может, Куриный Бог услышит его молитвы и исполнит мечту. В следующий раз он может остыть и посчитать эту затею смешной и глупой, и забыть про это.
Воевать он не будет: это однозначно…
Тем временем Лизка, после сытного обеда, лежала на диване и по телефону разговаривала с Катькой из Мюнхена.
— И что будешь делать тогда, Лиз, локти кусать? — как всегда, остерегала её Катька.
— Сплюнь! Может, скоро закончится всё, и нас пронесёт.
— Ага, жди. Мира не будет. Тут все настроены против русичей. Война… это тут так считают… да и весь мир тоже… будет долгой. Наши хлопцы гибнут сотнями… Мрут по глупости, ни за что.
— Да мне-то ты чего рассказываешь? Я и сама эти страсти каждый день вижу. Я ж тут нахожусь, не забывай... Просто никак его уговорить не могу: не хочет уезжать, и всё.
— Ну, хоть как-то объясняет, почему? Он что, воевать собрался? Я что-то его не понимаю… Отсидеться не получится — когда-то найдут же.
— Не знаю. Он думает, — да и я тоже, — что всеобщей мобилизации не будет, — Лиза перевернулась на бок и положила руку под голову. — Ты про цены лучше скажи: дорого там покраска стоит?
— Та гроши́ по сравнению с нашими ценами. Если деньги будут, Лиз, то жизнь будет в ажуре.
— Да понятно… если они будут. А если нет? Что тогда? Вот я и спрашиваю: как беженец, на пособие можно прожить нормально?
— Не шикуют, конечно, с таким статусом, но на хлеб и горилку хватает. По крайней мере, мало кто из наших вкалывает — в основном бездельничают. Ты скажи Павлику, что мой Стёпа поможет с работой… Проживём, подруга, не переживай. Главное, будем в безопасности и живы.
— Слушай, а как там с одеждой? Или надо своё барахло тащить? На первое время.
— В принципе, возьми, не помешает. А вообще, тут есть, где по дешёвке затариться.
— Классно.
— А повестку не присылали?
— Мы же здесь. В Житомире, в почтовом ящике, может уже и лежит, не знаю.
— Тьфу-тьфу!
— Да, пора с Павликом серьёзно поговорить сегодня. Надеюсь, — уболтаю.
— Постарайся уж. До нас доходит информация, что мужиков уже с улиц забирают и силком на фронт отправляют. Говорят, даже больных. Так что, прячься не прячься — всё равно достанут рано или поздно.
— Да вот то ж… и я ему об этом. А он своё: «а може, а може» — упёрся, как баран.
— А что «а може»? А може его уже сейчас ищут, чтоб повестку вручить, а вы греете свои задницы у них под боком. Эсбэушники всюду рыщут… Вон, уже запрашивают сбежавших здесь, в Польше, во всех странах. Мы сами боимся, что возвращать начнут...
— Да ладно тебе, не стращай! — Лиза прижала плечом телефон к уху, открыла баночку с кремом, кончиком пальца набрала небольшую порцию и принялась втирать крем в кожу ног. — Да, я чувствую нутром — пора тикать отсюда…
— И я о том твержу. За тебя не переживаю… хотя и баб, слышала, хотят призывать… а вот Пашку жалко.
— Ладно, Кать, обещаю, поговорю с ним сегодня. Пора решать, как нам быть. Устала прятаться… Пусть или воюет, или мы едем к вам.
— Правильно, Лиз, определяйтесь быстрее… Короче, отзвонись, как поговоришь, скажи результат… Не прощаюсь, подруга, обнимаю…
— Хорошо. И я тебя. Пока!
«Где его черти носят? — злилась Лиза, собираясь на ужин в столовую. — Чумной какой-то… Понимаю, не хочет воевать… Ну так что теперь, сидеть и маяться? Валить надо отсюда, и проблемы не будет».
Она набрала номер мужа. Тот не сразу ответил:
— Да, Лиз!
— Ты где?
— Лизка, я нашёл его!.. Короче, я останусь…
— Я на ужин, Паш…
— Лиз, я рассвет дождусь. Тут буду…
— Где?
— Возле «Дельфина», на пляже… не, чуть дальше, за ним… Мне надо… я нашёл его…
— Ладно, я в столовой, — и связь прервалась.
Она надела сарафан, поправила причёску, повесила сумочку через плечо и вышла из номера. Внизу, за стойкой, находился Виктор, администратор, который занимался их заселением в день заезда.
— Здравствуйте! Почему одни? Где супруг? — обратился к ней Виктор.
— Шатается на пляже… — ответила Лиза, подходя к стойке.
— На каком пляже?
— На Дельфине… Романтик, решил ночевать там, чтобы встретить рассвет.
— Что ж, неплохая затея. Но сейчас быстро темнеет, вы тоже не задерживайтесь, — напомнил ей Виктор.
Лиза обернулась, почувствовав на себе чей-то взгляд, и увидела двух мужчин в военной форме, один из которых смотрел на неё, держа в руках открытый журнал, но сразу отвёл глаза, как только Лиза посмотрела на него, и продолжил чтение. Сопереживая мужу, она так же, как и он, ненавидела сотрудников военкомата да и вообще, испытывала отвращение ко всем мужикам, одетым в военную форму. Точно в знак солидарности, громко и протяжно забурчало у неё в желудке — голод давал о себе знать не только своей хозяйке, но и всем окружающим.
— Да, спасибо, я скоро вернусь, — смущаясь внутриутробных звуков, Лиза сжала губы, закатила глаза, хмыкнула, и направилась к парадной двери.
За час до того как Солнце нижним краем коснулось поверхности моря на горизонте, Павел нашёл довольно крупный камушек овальной формы тёмно-серого цвета с отверстием ровно по центру. Радости было — не передать! Как ребёнок новой игрушке, он обрадовался находке. Ещё бы: на поиски камня ушло около четырёх часов. И вот он, заветный и магический камень, у него в руках. Осталось дождаться рассвет.
Павел достал мобильник, посмотрел на часы: Лизка, скорее всего, собралась на ужин… Только он подумал о ней, как она позвонила.
После короткого разговора с ней, он узнал в поисковике время рассвета в Одессе и поставил будильник на пять минут раньше восхода солнца. Потом, довольный, прошёлся вдоль берега, пока совсем не стемнело, выбрал среди валунов удобное для ночлега, откуда его не будет видно со стороны, и под монотонный гул моря и шелест волн уснул, быстро и крепко, уставший от долгой ходьбы, дурных мыслей и переживаний.
Разбуженный рок-н-рольной мелодией будильника, Павел не сразу понял, почему находиться не в отеле. Зажатый в ладони куриный камень, — он с ним проспал всю ночь, — оживил в памяти вчерашний день и напомнил о задуманном намерении. Он залез на валун, сел и стал ждать восход. Брезжил рассвет. Не спеша, небо на востоке становилось светлее. Погода была ясная: значит, солнце не скроется за облаками. Пока оно не взошло, он скороговоркой проговаривал слова желания, которое скажет светилу. Понятно, что всё это глупость и, возможно, сумасшествие в чистом виде, но у него больше ничего не оставалось, кроме как надеяться на чудо.
Как только край верхнего диска звезды появился из морского горизонта, Павел слез с валуна и поднёс к лицу камень: посмотрел в отверстие, проверяя видимость. Прошло несколько минут, и вот солнце полностью выплыло из моря. Пора действовать!
Будто перед встречей важных гостей, Павел отряхнул сзади свои брюки, поправил причёску и поднёс камень к глазу. Солнечный луч ослепил зрачок, но мужчина вытерпел резь и не стал закрывать глаз, только прищурился; и, наконец, произнёс заветное желание. Во время этой церемонии по всей его коже бегали мурашки. Словно обращаясь к Богу, он просил Солнце об одном: чтобы…
Шелестящий звук гальки под подошвой чьей-то обуви прервал молитвы Павла — кто-то приближался к нему сзади. Он поблагодарил Бога, что успел произнести просьбу, и теперь пусть на этом месте хоть вся Одесса соберётся — ему наплевать, что он выглядит нелепо.
— Павел Михайлович… — мужской голос назвал его имя.
— Он самый, — ответил Павел и медленно обернулся, не убирая камень от лица. Ослеплённый, в первые секунды перед его глазами прыгали зайчики и плавал фантомный круг солнца, и разглядеть, кто находился перед ним, он сразу не смог. Когда зрение восстановилось, в отверстии куриного бога он увидел двух мужчин в военной форме, и сначала посмотрел на одного, потом перевёл взгляд на другого.
— Плохой дядька, — невнятно проговорил Павел. — И этот плохой…
— Не понял, повторите, — переспросил военный в звании лейтенанта.
Второй офицер, сержант, держал в руках снимок. Он пристально посмотрел на лицо Павла, а потом на фотографию, сравнивая, по всей вероятности, изображение на снимке с лицом Павла, и доложил коллеге:
— Сходится.
Лейтенант тоже взглянул на фото, на Павла, и согласился: — Он самый.
Повстречайся он с ними ещё вчера, Павел бы упал в обморок. Но сейчас он стоял перед ними с открытой душой, окрылённый, на его лице играла блаженная улыбка, и сам он весь светился от счастья. Ему уже было совершенно всё равно и до войны, и до этих военкоматчиков, и вообще до всего. Он пребывал в эйфории и чувствовал себя настолько уверенно, что не страшили его ни гром ни молния, ни окопы и пули, ни сама смерть.
— А чем вы тут занимаетесь? — поинтересовался офицер. — Да выбросьте, наконец, этот камень!
— Я загадал желание. — Павел показал им камень.
— Наше желание уже сбылось — мы тебя нашли… — Лейтенант достал из внутреннего кармана сложенную вдвое бумагу и авторучку — протянул Павлу. — Вам вручается повестка, распишитесь.
— Да? — зачем-то спросил Павел и взял из рук сотрудника документ и ручку и, не читая, поставил свою подпись.
— Пройдёмте за нами, Павел Михайлович, — офицер протянул к его плечу руку. — Вы остановились в отеле на Французском бульваре? Мы знаем. Сопроводим вас туда… Соберёте вещи, и мы поедем в военкомат. Идите впереди.
— Ребята…
— Мы вам не друзья, а при исполнении. Попрошу не называть…
— Не, я не то хотел сказать. Я это… — замешкался Павел, — просто хочу попросить вас об одном, коли уж на войну… Можно одну просьбу?
— Чего ещё?
— Коль я здесь, позвольте искупаться… Напоследок, так сказать. Вдруг больше не увижу моря…
— Увидишь, не дрейфь. Давай, вперёд, времени и так нету.
— Та ребят, хорош вам… Вдруг помру… или инвалидом — и не поплаваю больше… Ну дайте хоть разок окунуться. С вас не убудет, а мне удовольствие и, какое-никакое, успокоение на прощаньице. Вспоминать вас в окопах добрым словом буду. Разрешите, братцы? Пять минут… До буйка и обратно. Ну, пожалуйста.
Вояки посмотрели друг на друга.
— Шо за ерунда? — спросил один другого.
— Та хай, Микола, искупается… И вправду, может, в последний раз...
— Я ж никуда не денусь… в трусах-то, — заверил их Павел. — Я мигом, — и стал стягивать с себя бриджи и футболку.
— Ладно, давай, но только по-шустрому, — разрешил офицер. — Пока мы курим… да, Серёга?.. туда и обратно.
— Ага, — согласился сержант. — А то, небось, уже обделался. Пусть подмоется, — и заржал как лошадь.
Военные закурили, а Павел, довольный предоставленной возможности, подошёл к кромке воды.
— А чё загадывал хоть? — крикнул ему вслед сержант, посмотрел на коллегу и ответил на свой же вопрос: — Небось, чтоб в армию не забрали?
Павел обернулся и посмотрел на этих людей в форме, как на каких-то букашек, мелких, мелочных, жалких и недоразвитых людишек.
— Чтобы война закончилась, — ответил он гордо и вошёл в море, шагая и разрезая ногами набегающие волны.
— Она закончится, если такие как ты воевать будут, а не прятаться по норам! — крикнул сержант.
— Давай быстрее! — крикнул лейтенант, и поверх плеча сержанта кого-то увидел вдалеке. — Что за… Серёга, смотри, не к нам ли?
Тот обернулся и увидел человека, бегущего вдоль пляжа по направлению к ним.
— Не вижу — кто?
— Да к нам, похоже…
— Может это…
Тем временем Павел плыл кролем к ближайшему бую, постепенно удаляясь от мирских звуков. Теперь он слышал только крик чаек, всплеск воды, свист ветра и шелест камней и песка, когда погружался под воду. Всё, о чём он сейчас думал, — это о свободе. О духовной свободе! А ещё о загаданном желании. Воевать он не будет: это однозначно…
Когда до финиша оставалось проплыть десять метров, Павел перешёл на брасс, и вскоре его рука коснулась металлического корпуса буя — всё, на месте. Он смахнул с лица воду и оглянулся на берег. Сотрудники военкомата оставались на месте, но почему-то за ним не следили, а смотрели куда-то в сторону города и пляжа «Дельфин». Что могло отвлечь военных от его персоны? Некоторые высокие волны закрывали собой береговую линию, и Павлу пришлось ухватиться рукой за конус и подтянуться, чтобы увеличить обзор.
К военным подбежала Лизка. Одного из них она схватила за лацканы и стала трясти. Затем вошла по колено в море, стала подпрыгивать, махать мужу руками и что-то кричать ему.
О, если бы он слышал, о чём она ему кричала! Но, к сожалению, он видел только её лицо, красивое и радостное. Радостное, потому что Лизка ликовала по поводу окончания войны.
Павел поднял руку, приветствуя Лизку, затем нащупал под буем трос якоря, глубоко выдохнул и погрузился под воду; крепко удерживаясь за трос руками, он потянул своё бренное тело вглубь пучины.
Конец.
